Внимание! Перед вами устаревшая версия сайта!
Чтобы перейти на новую версию - щелкните по любой ссылке слева.
Борис Привалов
Сказ про Игната - хитрого солдата
Шёл солдат, отдохнул солдат
ушёл солдат - что осталось?
Народная загадка-шутка
|
|
ействительно,
что же осталось?
В шуточных, или, как их часто ещё называют,
шутейных, народных загадках ответы всегда
неожиданны. Так и в этой: оказывается, осталась на
память о солдате занимательная история, которую
он рассказывал во время привала.
О чём эта история? Может быть, о сражениях, в
которых солдат отличился. Или о каком-то забавном
случае из походной жизни. А может, о заморских
странах, о тридевятых царствах, тридесятых
государствах, куда не раз забрасывала солдата
ратная нелёгкая служба.
Сказки да анекдоты о бывалом солдате родились
сравнительно недавно - лет двести с небольшим
назад, тогда, когда Пётр Великий создал первые на
Руси армейские полки.
В те времена солдаты служили в армии по
нескольку десятков лет - почти всю жизнь. Редко
кто из них возвращался в родные сёла и деревни, но
уж если попадал под отчий кров, то сразу же,
вольно или невольно, становился заметной фигурой
среди своих земляков. Да и как могло быть иначе?
Кто ещё из крестьян-хлеборобов прошёл через
огонь, пули, пороховой дым? Кто протопал тысячу
вёрст по степям, лесам, топям? Кто не только за
себя постоять умеет, но и превосходящего силой
противника смёткой-смекалкой победить может?
- Раз уж ты сумел землю родную от
врага-супостата уберечь, то сумей и нас от
злыдней-богатеев защитить! - наказывали мужики
своему же брату-мужику, ещё не успевшему снять
солдатский мундир.
Вот так и не получалось обычно отдыха у солдата:
снова нужно было воевать, но уже другим оружием -
смекалкой, хитростью, острым словом.
Солдат на чужую беду отзывчив, всегда готов
слабого поддержать, бедному - помочь, злого -
наказать, жадного - проучить.
Но самое главное, солдат - сын своей земли,
своего народа, и нет для него ничего дороже
Родины, драгоценнее её счастья. Он всегда на
стороне бедняка-земляка - против
богатея-помещика, всегда с батраком - против попа
и купца.
Как же не любить солдата?
А о тех, кого любят, вспоминают часто. Вот и
пошли гулять из конца в конец по бескрайним
просторам великой Руси присказки, байки,
анекдоты и сказки о похождениях и приключениях
смышлёного мужика в солдатском мундире, вдоволь
на своём веку пороха понюхавшего, не верящего ни
в сон, ни в чох, горой стоящего за справедливость.
Одну из историй про хитрого солдата мне и
хочется рассказать вам, дорогие читатели.
Ать-два, ать-два, горе - не беда
... Дорожка солдатская - от села до села,
А по всей по земле ты меня провела...
Из старинной солдатской песни
|
|
это
лето на небе пожар полыхал.
Солнце-огнестой жгло всё нещадно, палило
немилосердно. Висело оно над землёй от зари до
зари красной раскалённой сковородкой. Лишь на
восходе да на заходе голубел небосвод, а весь
день он был пепельным, сумрачным, будто выцветал
от зноя и великой суши.
Савка, по прозванию Бобыль, прожил одиноким на
свете годов не один десяток, а в Савелии не вышел:
по бедности своей барского уважения не заслужил,
так и оставался Савкой. Друзья кликали Савушкой -
и на том спасибо.
На мельницу, где Савушка ходил в работниках, в
эту пору зерно никто не вёз, поэтому взял Савушка
кошель, из липового лыка плетённый, положил в
него хлебец, пополам с травой печённый, косу - на
плечо и отправился в путь-дорогу.
Шёл через деревню. Тишина: собака не тявкнет,
петух не крикнет, всё живое в тени попряталось.
Длинный, нескладный Савушка, ероша белёсые
пряди волос, ждал-пождал немного на околице: не
подвезёт ли кто? Но мужики через час-другой после
восхода солнца уже боялись лошадей запрягать:
человек ко всему привык, и то ему от лихой жары
этой тошно, а скотине бессловесной и вовсе
невмоготу. Долго ли: сморит солнце коня, падёт он,
что тогда мужику делать? Нет, никто из хлеборобов
в такую пору лошадь в путь не погонит.
И Савушка запылил босыми ногами по дороге к
лесу.
В поле тоже тихо: кузнечики не стрекочут,
жаворонков не слышно. На реке тишь да гладь:
камышинка не шелохнётся, рыба не всплеснёт.
"Рыбе хорошо, - подумал Савушка, - забилась в
омут, поглубже, попрохладнее... Человеку бы так
остудиться!"
И в лесу, как в поле: птицы не поют - позатаились,
деревья не шумят.
- Видно, ветер-хитрец тоже где-то в холодке
прячется. Боится усохнуть в этом пекле! - вслух
подумал Савушка.
Свернул он с дороги на лесную тропу, с той тропы
- на еле приметную тропку-ниточку, а там и ниточка
оборвалась.
Колол-колол Савушка пятки о сухую траву, пока не
увидел, наконец, то самое чудо-чудное, к которому
шёл.
Среди пожухлых травинок, кустарника-сушняка да
квёлых, зноем пригнутых деревьев расстилалась
без конца и краю луговина изумрудно-зелёная;
тянуло с неё непривычной, уже почти забытой
прохладой, травы яркие, сочные колыхались,
манили, бабочки над ними порхали, как ожившие
цветы.
Савушка знал, что увидит эту красоту
ненаглядную, это диво-дивное, но всё-таки сам себя
по носу щёлкнул на всякий случай: не сон ли?..
Чудо прозывалось Чёртовой топью. Трясина эта с
незапамятных времён по-хозяйски расположилась
средь бескрайнего леса. Из-за неё повернули в
обход дороги, пролегли в стороне торговые пути, а
весь край стали называть Болотным. Не любили в
Болотный край заворачивать коробейники да купцы,
проезжие люди из других городов, бродячие
музыканты и лекари. Даже царские сборщики
податей и жадные монахи ближайшего монастыря
старались избегать Болотной стороны.
- Через лесную чащобу за день не проедешь, -
судили да рядили они. - А в том лесу ночевать
нельзя: если не к лешему, так уж к чёрту в зубы
прямиком попадёшь. И поминай как звали!
Болотный лес почитали все местом смутным,
гиблым. Верили: кто в ночную пору голоса в лесу
том услышит - на всю жизнь хворым останется,
памяти лишится.
Чёртова топь, сказывали, была без дна. Жили в ней
да поживали всякие злыдни, черти с чертенятами,
дьяволы с дьяволятами. Ночью нечисть эта
вылезала по лесу гулять, бедокурила, незваных
гостей к себе в болото тащила. А из трясины, да ещё
в ночную пору - про то старый и малый знает -
дороги нет.
Сказки да страшные истории про Чёртову топь
любили слушать все, кто жил в Болотной стороне. И
не только слушали, но и сами, когда приходилось
выбираться из своих дремучих мест в иные края,
охотно сказывали, приукрашивая самыми
различными подробностями, ссылаясь на
собственные глаза и уши: "Сам видел, сам слышал,
не ведаю, как жив остался!"
- Пускай пугаются, - хитро пересмеивались меж
собою рассказчики, - авось не захотят к нам нос
совать. Мы и со своими-то попами да боярами не
совладаем никак, нам пришлых ненадобно...
Сами же Болотного края крестьяне Чёртовой топи
не боялись, но и не жаловали её: жили сами по себе,
а болото было само по себе. Что с него толку?
Пугает бродяг да гостей незваных, и на том
спасибо.
Но даже в сушь великую трясине засуха не
страшна, на ней трава хорошо растёт. Раз есть
трава, то будет и сено. А сено будет - значит,
скотина зиму переживёт, хозяевам с голоду
умереть не даст.
Вот и отправился Савушка к Чёртовой топи. Как
думал, так оно и оказалось: стеной стоит
трава-мурава! Да какая пригожая! Сено из неё
получится на загляденье, что каша - хоть самого
барина корми!
Вынул Савушка из кошеля завёрнутый в тряпицу
точильный камень-брусок, зачиркал им по лезвию
косы. И коса зазвенела весело - будто соскучилась
по работе.
Савушка отбивал косу и соображал: добро бы
кочки подсохли от жары, смогли бы человека
удержать. В обычное время к трясине и подойти-то
боязно - нога уходит в топь, словно и впрямь черти
вниз тянут, где уж там косить! Но ныне-то какая
трава! Словно сон! Неужто так и останется,
нескошенная, гнить?!
Убрав камень в кошель, Савушка отложил косу в
сторонку и попробовал сделать шаг-другой по
болоту. Первая кочка выдержала Савушкину
поступь, а вторая нежно забулькала и плавно,
словно нехотя, начала опускаться.
Савушка отпрянул назад, на твёрдую землю.
Стёр с лица выступившие от испуга мелкие
росинки пота, плюнул на кочку:
- Вот проклятущее болото! Такое пекло стоит, А
ему хоть бы что! Видно, истинно старики сказывают
- нет у трясины дна!
Солнце уже за верхушки деревьев начало
сползать, сухие тонкие тени легли на зелёную
шерсть болота, а Савушка всё прыгал вдоль
болотной кромки, всё надеялся найти местечко
потвёрже.
Но кочки по-прежнему не позволяли сделать
больше шага-другого в глубь трясины: они мягко,
ласково обнимали его босые ступни и тотчас же с
ласковым журчанием проваливались в топкую
бездну.
Савушка сноровисто прыгал назад, на край земли,
а кочки как ни в чём не бывало всплывали.
- Поплавки, ну прямо поплавки! - злился Савушка. -
Только на реке поплавки мне помогают рыбу
словить, а тут я сам вместо рыбы, того и гляди,
поймаюсь!
Усталый Савушка вернулся к своей сверкающей,
как ручеёк в сухой траве, косе: присел,
прислонился к тёплому стволу дерева. Вынул из
кошеля завёрнутый в чистую тряпицу ломоть.
Совсем уже было примерился Савушка куснуть
хлеба, но... замер от удивления: среди болотной
вязкой тишины откуда-то издали, словно из самой
топи, послышалась ему песня.
- Чур меня, чур! - забормотал Савушка и щёлкнул
себя по носу: не мерещится ли?
- ... А родные детки - наши пули метки!
- Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда! -
выводил далёкий мужской голос.
"Может, взаправду тут черти водятся? - подумал
Савушка и, опустив хлеб в кошель, взял в руки косу.
- Кто ж, кроме них, по болоту может ходить, песни
петь?"
Песня же становилась всё ближе, всё яснее, всё
громче.
- А родные сестры - наши сабли остры!
- Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда!
Вот хлюпанье шагов слышно.
Вот уже и фигура певца видна.
Только шагает он как-то странно, не
по-человечески высоко поднимая ноги.
- Мы лихого ворога били любо-дорого!
- Ать-два, ать-два, ему горе и беда!..
Савушка убрал хлеб в кошель, встал и, сжимая
косу в руках, внимательно и насторожённо смотрел
на идущего по болоту человека.
Художник Г. Алимов
| На нём был зелёный кафтан, из-под которого
виднелся красный камзол. На ногах - сапоги, а на
голове - солдатская шапка.
"Солдат! - чуть не воскликнул Савушка. -
Солдат, к нам, в Болотные края? По какой причине?
Что ему за нужда?"
Солдат заметил Савушку и, круто повернув,
направился к нему. Теперь стало хорошо видно: к
солдатским сапогам привязаны сплетённые из
гибких прутьев круги, похожие на днища бочек или
печные заслонки. Из-за них и приходилось ходоку
высоко поднимать ноги, зато "заслонки" не
давали проваливаться, держали ходока.
"Ишь занятно надумал! - покачал головой
Савушка. - Надо перенять!"
На плече солдат нёс посох - больше у него ничего
и руках не было.
"Верно, из наших... Отслужил своё,
возвращается, - подумал Савушка, - чужой по болоту
не пошёл бы нипочём..."
Солдат увидел, как воинственно Савушка держит
косу. Светло-бурое, словно кора сосны, лицо
солдатское расплылось в улыбке. Мохнатые,
ворсистые брови поползли вверх, блеснули острые
голубые глаза. Безвольно висящие длинные, как
ветки плакучей ивы, усы зашевелились - будто
весёлым ветерком подуло.
Солдат ступил на твёрдую землю. Обрывки мха и
зелёные нитки тонких водяных трав опутывали
круги-плетёнки, привязанные лыком к солдатским
сапогам.
- Эй, босой с косой! - усмехнулся солдат и опёрся
на посох. - С кем ты воевать-то собрался? Неужто я
на ворога похож?
Савушка косу опустил, но продолжал недоверчиво
рассматривать неожиданного пришельца.
- Чего тебе в нашем краю Болотном понадобилось,
служба? - спросил он. - Что потерял, чего найти
хочешь?
Солдат сел под берёзу, принялся откручивать
задубевшее лыко с сапог.
- Я, мил человек, - сказал солдат, - двадцать пять
годов на царской службе лямку тянул, ружьё
таскал. Топором, приходилось, помахивал - струги
строил, дома ставил... Сквозь вьюги и жару шёл,
через лес прорубался, в горах мёрз, в ста реках
тонул, в ста огнях горел... Сто боёв отвоевал -
яичной скорлупки не выслужил. Теперь, после
смерти царя-государя нашего Петра Алексеевича,
по прозванию Великого, отпущен на все четыре
стороны. Иду, мил человек, в родное сельцо.
Савушка прислонил косу к берёзке, подсел на
корточках к солдату:
- А где сельцо твоё, служба?
- Ежели оно ещё на месте стоит, то я уже дома, -
улыбнулся солдат, и мохнатые брови его заходили
ходуном. - Через речку, мимо мельницы - рукой
подать!
Савушка внимательно всмотрелся в лицо солдата,
проговорил неуверенно:
- Ты, случаем, не Игнат, Захаровны-травницы сын?
- Верно твоё слово! - Солдат отвязал наконец
круги-заслонки от сапог, блаженно вытянул ноги. -
Игнатом меня кличут. А вот тебя, мил человек, не
признаю...
- Я ж Савушка, однолетка твой! Княжеского конюха
сын меньшой! Помнишь, тонули вместе в омуте, под
мельницей?!
- Сава - на всю деревню слава! Ты?! Не признал,
лопни мои глаза! Ах ты чертовщина какая! Сава! -
Игнат вскочил на ноги. - Савелий!
Они обнялись.
Белобокая сорока, усевшись на куст, удивлённо
крутила головой и смотрела на мужчин, молча
сжимавших друг друга в объятиях. Потом сорвались
с ветки и помчалась, виляя среди деревьев, видимо,
заторопилась рассказать всем птицам о встрече
старых друзей, которые не видели друг друга
четверть века.
А старые друзья уселись на сухую, выжженную
траву и, разделив по-братски хлеб, принялись есть
его и рассказывать друг другу о житье-бытье.
- Что мать умерла, я перед самой Полтавской
битвой узнал, - сказал Игнат. - Мне наш командир
накануне посулил побывку: отпущу, говорит, тебя в
деревню на целую неделю. Как шведа разобьём, так и
пойдёшь... А тут эта весточка. Ох осерчал я на
шведа! Ну чтоб ему пораньше к нам на битву-то
явиться, тогда б я, - может, ещё к матери успел. А
теперь и побывка-то вроде уже ни к чему... Да, было
дело под Полтавой! Дали мы шведам жару!
- Медаль полтавская? - почтительно рассматривая
прикреплённый к кафтану серебряный кружочек,
спросил Савушка.
- А про что тут писано не разумеешь? - показал
Игнат медаль. - За Полтавскую баталию 1709 года!
- Я ж грамоты не разумею, - ответил Савушка. - Во
всём селе только два брата - Спирька-чёрт да
Парамон-поп - учёные.
- А тётка моя Ульяна жива ещё?
- В твоей избе живёт, - улыбнулся Савушка. - Как
же, егоза-бабка! И травы тоже сушит-варит, как
Захаровна. Тебя-то уж Ульяна и ждать перестала. Не
иначе, говорит, племянника моего или генералом
сделали, или убили.
Потом Савушка рассказал, что княжит теперь в
Болотном краю сын старого князя Михайлы
Стоеросова - Данила.
- Чудной барин вырос, - усмехнулся Савушка. - Плач
от него стоит по всему краю. Нынешний год подати
среди лета собирает - где ж это видано? Больше
всего любит наш князь кольца да камни
самоцветные. Все пальцы в кольцах. А каждое
кольцо-это сельцо. Сколько у него колец, столько
он сёл сменял-продал. А дворов погубил - не
счесть... Худо живём, Игнат, тяжко.
Печальные усы Игната повисли бессильно,
мохнатые брови насупились.
Савушка с отчаянием взглянул на сизое, знойное
небо:
- На полях скоро будет труха одна. Горит всё как
есть. Не только скотине - птице на гнездо соломы
не найти. Спасибо тебе за науку - надоумил, как по
топи ходить...
- Бери мои плетёнки? - Игнат подмигнул старому
другу. - Рад я, Савелий, что в родные края вернулся.
Не захотелось мне по дороге пыль месить, крюк
делать в сорок с лишком вёрст. Что ж, говорю себе,
солдат, ты по какому-то Чёртову болоту пройти не
можешь? Припомнил: раз в топи тонул - корзинка
грибная меня спасла. Вот и сплёл два блина из
прутьев. Видишь, помогли. Бери, бери их, ежели
нужно!
Игнат бережно ссыпал из одной ладони в другую
хлебные крохи, отправил их в рот.
- Наш хлебушко калачу дедушка! - весело молвил он
и одним махом вскочил на ноги. - Негоже мне на
привал вставать, когда крышу родную, ежели на
дерево залезть, приметить можно.
Солнце опустилось ещё ниже, тени на болоте
стали густыми, чёрными.
- Да отдохни, устал ведь небось! - попросил
Савушка.
- Сапоги у меня самоходные: ать-два - и я в селе! -
улыбнулся Игнат.
- Чего же ты в сапогах-самоходах по болоту шагал,
кочки месил? - усмехнулся Савушка.
Игнат хитро поглядел на друга, покрутил ус:
- А может, и волшебные сапоги устают? Ведаешь,
Савелий, сколько им работы-то было меня носить, по
всей земле туда-сюда? От Полтавы до моря
студёного, а оттуда в степь южную, а оттуда опять
же в снега вечные... Притомились сапоги, вот я и
дал им отдохнуть, сам замаршировал.
- И посох-то у тебя какой-то чудной, - разглядывая
палку, которую Игнат нёс на плече, сказал
Савушка. - Ох, тяжёл... Никак, чугунный?
- Не чугун, а железо. - Игнат нежно погладил
посох. - Ствол от ружья-фузеи. С ружьём этим я
десять лет не разлучался. Жизнь он мне спас - от
сабли вражеской уберёг. Потом разбило ружьё
ядром. Ствол я себе взял вместо клюки. Я ж, Сава,
старый да хромой малость... Без третьей ноги уже
не обойтись.
Сумерки опускались на лес.
- Раз на привал становиться не желаешь, то надо
поспешать, - сказал Савушка. - Уж косить-то я буду
завтра, с зари. А сейчас идём, я тебе покажу
тропку, короткую, быструю...
Длинноногий, как журавль, Савушка пошёл
впереди. Игнату приходилось на два Савиных шага
делать три своих.
- Слушай, Игнат, - вдруг остановился Савушка на
развилке двух троп. - До ночи близко, а до села
далеко. Может, заночуем на хуторе у моего кума? Он
тут недалече живёт, тоже бобыль, как я.
- Спасибо, мил человек, - ответил Игнат, - Я к
ходьбе приучен, ночи не боюсь. Тебе завтра на
болото от кума идти ближе. А я хочу домой попасть.
Ежели не успею дойти - тоже не беда. Солдат что
муха: где щель, там и постель, где забор, там и
двор. Чертей болотных я не боюсь. Пусть они меня
боятся!
Савушка довёл Игната до дороги.
Плотно сплетённые корни деревьев делали лесную
дорогу твёрдой, как камень, и звонкой, как сухие
доски, из которых музыканты мастерят свои
инструменты. Но сейчас сухая пыль покрывала
лесную дорогу мягким ковром.
- Ну, Савелий, спасибо за хлеб-соль, - подмигнул
другу Игнат. - Прощевай, босой с косой!
И солдат, слегка прихрамывая, зашагал по
пыльной дороге.
Ать-два, ать-два, горе - не беда! - вновь зазвучала
песня.
"Были бы у меня сапоги, - с добродушной
завистью подумал Савушка, смотря вслед Игнату, - и
я шагал бы целый день без устали!"
Он уже повернулся было к лесу, чтобы идти к куму
ночевать, когда заметил на дороге чёткие следы
ног Игната.
Заметил и склонился в недоумении над ними:
сапоги солдата оставляли следы... босых ног!
У самоходных сапог не было подмёток.
|