Внимание! Перед вами устаревшая версия сайта!
Чтобы перейти на новую версию - щелкните по любой ссылке слева.
П.П. Бажов
Синюшкин колодец
ил
в нашем заводе парень Илья. Вовсе бобылем
остался - всю родню схоронил. И от всех ему
наследство досталось.
От отца - руки да плечи, от матери - зубы да речи,
от деда Игната - кайла да лопата, от бабки Лукерьи
- особый поминок. Об этом и разговор сперва.
Она, видишь, эта бабка, хитрая была - по улицам
перья собирала, подушку внучку готовила, да не
успела. Как пришло время умирать, позвала бабка
Лукерья внука и говорит:
- Гляди-ка, друг Илюшенька, сколь твоя бабка пера
накопила! Чуть не полное решето! Да и перышки
какие! Одно к одному - мелконькие да пестренькие,
глядеть любо! Прими в поминок - пригодится!
Как женишься да принесет жена подушку, тебе и не
зазорно будет: не в диковинку-де мне - свои
перышки есть, еще от бабки остались.
Только ты за этим не гонись, за подушкой-то!
Принесет - ладно, не принесет
- не тужи. Ходи веселенько, работай крутенько, и
на соломке не худо поспишь, сладкий сон увидишь.
Как худых дум в голове держать не станешь, так и
все у тебя ладно пойдет, гладко покатится. И белый
день взвеселит, и темна ноченька приголубит, и
красное солнышко обрадует. Ну, а худые думки
заведешь, тут хоть в пень головой - все немило
станет.
- Про какие, - спрашивает Илья, - ты, бабушка,
худые думки сказываешь?
- А это, - отвечает, - про деньги да про богатство.
Хуже их нету. Человеку от таких думок одно
расстройство да маята напрасная. Чисто да по
совести и пера на подушке не наскрести, не то что
богатство получить.
- Как же тогда, - спрашивает Илья, - про земельное
богатство понимать? Неуж ни за что считаешь?
Бывает ведь...
- Бывать-то бывает, только ненадежно дело:
комочками приходит, пылью уходит, на человека
тоску наводит. Про это и не думай, себя не
беспокой! Из земельного богатства, сказывают,
одно чисто да крепко. Это когда бабка Синюшка
красной девкой обернется да сама своими
рученьками человеку подаст. А дает Синюшка
богатство гораздому да удалому, да простой душе.
Больше никому. Вот ты и попомни, друг Илюшенька,
этот мой последний наказ.
Поклонился тут Илья бабке:
- Спасибо тебе, бабка Лукерья, за перья, а пуще
всего за наставленье. Век его не забуду.
Вскорости умерла бабка... Остался Илюха
один-одинешенек, сам большой, сам маленький. Тут,
конечно, похоронные старушонки набежали,
покойницу обмыть, обрядить, на погост проводить.
Они - эти старушонки - тоже не от сладкого житья по
покойникам бегают. Одно выпрашивают, другое
выглядывают. Живо все бабкино обзаведенье по
рукам расхватали. Воротился Илья с могильника, а
в избе у него голым-голехонько. Только то и есть,
что сам сейчас на спицу повесил: зипун да шапка.
Кто-то и бабкиным пером покорыстовался: начисто
выгреб из решета. Только три перышка в решете
зацепилось. Одно беленькое, одно черненькое, одно
рыженькое.
Пожалел Илья, что не уберег бабкин поминок.
"Надо, - думает, - хоть эти перышки к месту
прибрать, а то нехорошо как-то. Бабка от всей души
старалась, а мне будто и дела нет".
Подобрал с полу каку-то синюю ниточку,
перевязал эти перышки натуго да и пристроил себе
на шапку.
"Тут, - думает, - самое им место. Как надевать
либо снимать шапку, так и вспомнишь бабкин наказ.
А он, видать, для жизни полезный. Всегда его в
памяти держать надо".
Надел потом шапку да зипун и пошел на прииск.
Избушку свою и запирать не стал, потому в ней -
ничем-ничего. Одно пустое решето, да и то с дороги
никто не подберет.
Илья возрастной парень был, давно в женихах
считался. На прииске-то он годов шесть либо семь
робил. Тогда ведь, при крепости-то, с малолетства
людей на работу загоняли. До женитьбы иной,
глядишь, больше десятка годов уж на барина
отхлещет. И этот Илья, прямо сказать, вырос на
прииске.
Места тут он знал вдоль и поперек. Дорога на
прииск не близкая. На Гремихе, сказывают, тогда
добывали чуть не у Белого камня. Вот Илюха и
придумал:
"Пойду-ко я через Зюзельско болотце. Вишь,
жарынь какая стоит. Подсохло, поди, оно, - пустит
перебраться. Глядишь, и выгадаю версты три, а то и
все четыре..."
Сказано - сделано. Пошел Илья лесом напрямую,
как по осеням с прииска и на прииск бегали. Сперва
ходко шел, потом намаялся и с пути сбился. По
кочкам-то ведь не по прямой дороге. Тебе надо
туда, а кочки ведут вовсе не в ту сторону.
Скакал-скакал, до поту наскакался. Ну, выбрался в
какой-то ложок. Посредине место пониже. Тут трава
растет - горчик да метлика. А с боков взгорочки, а
на них сосна жаровая. Вовсе, значит, сухое место
пошло. Одно плохо - не знает Илья, куда дальше
идти. Сколько раз по этим местам бывал, а такого
ложочка не видывал.
Вот Илья и пошел серединой, меж взгорочков-то.
Шел-шел, видит - на полянке окошко круглое, а в нем
вода, как в ключе, только дна не видно. Вода будто
чистая, только сверху синенькой тенеткой
подернулась и посредине паучок сидит, тоже синий.
Илюха обрадовался воде, отпахнул рукой тенетку
и хотел напиться. Тут у него голову и обнесло, -
чуть в воду не сунулся и сразу спать захотел.
"Вишь, - думает, - как притомило меня болото.
Отдохнуть, видно, надо часок".
Хотел на ноги подняться, а не может. Отполз все ж
таки сажени две ко взгорочку, шапку под голову да
и растянулся. Глядит, - а из того водяного окошка
старушонка вышла. Ростом не больше трех
четвертей. Платьишко на ней синее, платок на
голове синий и сама вся синехонька, да такая
тощая, что вот подует ветерок - и разнесет
старушонку. Однако глаза у ней молодые, синие да
такие большие, будто им тут вовсе и не место.
Уставилась старушонка на парня и руки к нему
протянула, а руки все растут да растут. Того и
гляди, до головы парню дотянутся. Руки ровно
жиденькие, как туман синий, силы в них не видно, и
когтей нет, а страшно. Хотел Илья подальше
отползти, да силы вовсе не стало.
"Дай, - думает, - отвернусь, - все не так
страшно".
Отвернулся да носом-то как раз в перышки и
ткнулся. Тут на Илью почихота нашла. Чихал-чихал,
кровь носом пошла, а все конца-краю нет. Только
чует - голове-то много легче стало. Подхватил тут
Илья шапку и на ноги поднялся. Видит - стоит
старушонка на том же месте, от злости трясется.
Руки у нее до ног Илье дотянулись, а выше-то от
земли поднять их не может. Смекнул Илья, что у
старухи оплошка вышла - сила не берет, прочихался,
высморкался да и говорит с усмешкой:
- Что, взяла, старая? Не по тебе, видно, кусок!
Плюнул ей на руки-то да и пошел дальше.
Старушонка тут и заговорила, да звонко так, вовсе
по-молодому:
- Погоди, не радуйся! Другой раз придешь - головы
не унесешь!
- А я и не приду, - отвечает Илья.
- Ага! Испугался, испугался! - зарадовалась
старушонка.
Илюхе это за обиду показалось. Остановился он
да и говорит:
- Коли на то пошло, так нарочно приду - воды из
твоего колодца вычерпнуть.
Старушонка засмеялась и давай подзадоривать
парня:
- Хвастун ты, хвастун! Говорил бы спасибо своей
бабке Лукерье, что ноги унес, а он еще
похваляется! Да не родился еще такой человек,
чтоб из здешнего колодца воду добыть.
- А вот поглядим, родился ли, не родился, -
отвечает Илья.
Старушонка, знай, свое твердит:
- Пустомеля ты, пустомеля! Тебе ли воду добыть,
коли подойти боишься. Пустые твои слова! Разве
других людей приведешь. Посмелее себя!
- Этого, - кричит Илья, - от меня не дождешься,
чтоб я стал других людей тебе подводить. Слыхал,
поди-ка, какая ты вредная и чем людей обманываешь.
Старушонка одно заладила:
- Не придешь, не придешь! Где тебе! Такому-то!
Тогда Илья и говорит:
- Ладно, нето. Как в воскресный день ветер
хороший случится, так и жди в гости.
- Ветер тебе на что? - спрашивает старушонка.
- Там видно будет, - отвечает Илья. - Ты только
плевок-от с руки смой. Не забудь, смотри!
- Тебе, - кричит старушонка, - не все равно, какой
рукой тебя на дно потяну? Хоть ты, вижу, и
гораздый, а все едино мой будешь. На ветер да
бабкины перья не надейся! Не помогут!
Ну, поругались так-то. Пошел Илья дальше, сам
дорогу примечает и про себя думает: "Вот она
какая, бабка Синюшка. Ровно еле живая, а глаза
девичьи, погибельные, и голос, как у молоденькой, -
так и звенит. Поглядел бы, как она красной девкой
оборачивается".
Про Синюшку Илья много слыхал. На прииске не раз
об этом говаривали. Вот, дескать, по глухим
болотным местам, а то и по старым шахтам набегали
люди на Синюшку. Где она сидит, тут и богатство
положено. Сживи Синюшку с места - и откроется
полный колодец золота да дорогих каменьев. Тогда
и греби, сколь рука взяла. Многие будто ходили
искать, да либо ни с чем воротились, либо с концом
загинули.
К вечеру выбрался Илюха на прииск. Смотритель
приисковский напустился, конечно, на Илюху:
- Что долго?
Илья объяснил - так и так, бабку Лукерью хоронил.
Смотрителю маленько стыдно стало, а все нашел
придирку:
- Что это у тебя за перья на шапке? С какой
радости нацепил?
- Это, - отвечает Илья, - бабкино наследство. Для
памяти его тут пристроил.
Смотритель да и другие, кто близко случился,
давай смеяться над таким наследством, а Илья
говорит:
- Да, может, я эти перья на весь господский
прииск не променяю. Потому - не простые они, а
наговоренные. Белое вот - на веселый день, черное -
на спокойную ночь, а рыженькое - на красное
солнышко.
Шутит, конечно. Только тут парень был - Кузька
Двоерылко. Он Илюхе-то ровесником приходился, в
одном месяце именинниками были, а по всем статьям
на Илюху не походил. Он, этот Двоерылко, вовсе со
справного двора. По-доброму, такому парню и мимо
прииска ходить не надо - полегче бы работа дома
нашлась. Ну, Кузька давно около золота
околачивался, свое смышлял, - не попадет ли штучка
хорошая, а унести ее сумею. И верно, насчет того,
чтобы чужое в свой карман прибрать, Двоерылко
мастак был. Чуть кто недоглядел, - Двоерылко уже
унес, и найти не могут. Однем словом, ворина.
По этому ремеслу у него и заметка была. Его,
вишь, один старатель лопаткой черканул.
Скользом пришлось, а все же зарубка на память
осталась - нос да губы пополам развалило. По этой
приметке Кузьку и величали Двоерылком.
Этот Кузька крепко завидовал Илюхе. Тот, видишь,
парень ядреный да могутный, крутой да веселый, -
работа у него и шла податно. Кончил работу - поел
да песню запел, а то и в пляс пошел. На артелке
ведь и это бывает. Против такого парня где же
равняться Двоерылому, коли у него ни силы, ни
охоты, да и на уме вовсе другое. Только Кузька
по-своему об этом понимал: "Не иначе, знает
Илюшка какую-то словинку, - то он и удачливый, и по
работе ему устатка нет".
Как про перышки то Илья сказал, Кузька и смекнул
про себя: "Вот она - Илюшкина словинка".
Ну, известно, в ту же ночь и украл эти перышки.
На другой день хватился Илья - где перышки?
Думает, обронил. Давай искать по прииску-то. Над
Ильей подсмеиваться стали:
- Ты в уме ли, парень! Сколько ног тут топчется, а
ты какие-то махонькие перышки ищешь! В пыль, поди,
их стоптали. Да и на что они тебе?
- Как, - отвечает, - на что, коли это бабкина
памятка?
- Памятку, - говорят, - надо в крепком месте либо в
голове держать, а не на шапке таскать.
Илья и думает - правду говорят, - и перестал те
перышки искать. Того ему и на мысли не пало, что
они худыми руками взяты.
У Кузьки своя забота - за Илюхой доглядывать,
как у него теперь дело пойдет, без бабкиных
перышек. Вот и узрил, что Илья ковш старательский
взял да к лесу пошел. Двоерылко за Ильей - думает,
не смывку ли где наладил. Ну, никакой смывки не
оказалось, а стал Илья тот ковш на жердинку
насаживать. Сажени четыре жердинка. Вовсе для
смывки несподручно. К чему бы это? Еще пуще Кузька
насторожился.
Дело-то к осени пошло, крепко подувать стало. В
субботу, как рабочих с прииска домой отпускали,
Илья тоже домой запросился. Смотритель сперва
покочевряжился - ты, дескать, недавно ходил, да и
незачем тебе - семейства нет, а хозяйство свое -
перышки-то - на прииске потерял. Ну, отпустил. А
Кузька разве такой случай пропустит? Он
спозаранку к тому месту пробрался, где ковш на
жердинке припрятан был. Долго Кузьке ждать-то
пришлось, да ведь воровская сноровка известна. Не
нами сказано - вор собаку переждет, не то что
хозяина. На утре подошел Илья, достал ковш да и
говорит:
- Эх, перышек-то нету! А ветер добрый. С утра так
свистит, - к полдню вовсе разгуляется.
Впрямь, ветер такой, что в лесу стон стоит. Пошел
Илья по своим приметкам, а Двоерылко за ним
крадется да радуется :
"Вот они, перышки-то! К богатству, знать-то,
дорожку кажут!"
Долгонько пришлось Илье по приметам-то
пробираться, а ветер все тише да тише. Как на
ложок выйти, так и вовсе тихо стало, - ни одна
веточка не пошевельнется. Глядит Илья -
старушонка у колодца стоит, дожидается и звонко
так кричит:
- Вояка пришел! Бабкины перья потерял и на ветре
прогадал. Что теперь делать-то станешь? Беги-ко
домой да ветра жди! Может, и дождешься!
Сама в сторонке стоит, к Илье рук не тянет, а над
колодцем туман, как шапка синяя,
густым-густехонько. Илья разбежался да со
взгорочка ковшом-то на жердине прямо в ту синюю
шапку и сунул да еще кричит:
- Ну-ко, ты, убогая, поберегись! Не зашибить бы
ненароком.
Зачерпнул из колодца и чует - тяжело. Еле
выволок. Старушонка смеется, молодые зубы кажет.
- Погляжу я, погляжу, как ты ковш до себя
дотянешь. Много ли моей водицы испить доведется!
Задорит, значит, парня. Илья видит - верно,
тяжело, - вовсе озлился.
- Пей, - кричит, - сама!
Усилился, поднял маленько ковшик да и норовит
опрокинуть на старушонку. Та отодвинулась. Илья
за ней. Она дальше. Тут жердинка и переломилась и
вода разлилась. Старушонка опять смеется:
- Ты бы ковшик-то на бревно насадил... Надежнее
бы! Илья в ответ грозится:
- Погоди, убогая! Искупаю еще! Тут старушонка и
говорит:
- Ну ладно. Побаловали - и хватит. Вижу, что ты
парень гораздый да удалый. Приходи в месячную
ночь, когда вздумаешь. Всяких богатств тебе
покажу.
Бери, сколько унесешь. Если меня сверху не
случится, скажись: "Без ковша пришел", - и все
тебе будет.
- Мне, - отвечает Илья, - и на то охота поглядеть,
как ты красной девкой оборачиваешься.
- По делу видно будет, - усмехнулась старушонка,
опять молодые зубы показала.
Двоерылко все это до капельки видел и до слова
слышал.
"Надо, - думает, - поскорее на прииск бежать да
кошели наготовлять. Как бы только Илюшка меня не
опередил!"
Убежал Двоерылко. А Илья взгорочком к дому
пошел. Перебрался по кочкам через болотце, домой
пришел, а там одна новость - бабкиного решета не
стало.
Подивился Илья - кому такое понадобилось?
Сходил к своим заводским дружкам, поговорил с
тем, с другим и обратно на прииск пошел, только не
через болото, а дорогой, как все ходили.
Прошло так дней пяток, а случай тот у Илюхи из
головы не выходит - на работе помнится и сну
мешать стал. Нет-нет и увидит он те синие глаза, а
то и голос звонкий услышит: "Приходи в месячную
ночь, когда вздумаешь".
Вот Илюха и порешил: "Схожу. Погляжу хоть,
какое богатство бывает. Может, и сама она мне
красной девкой покажется".
В ту пору как раз молодой месяц народился, ночи
посветлее стали. Вдруг на прииске разговор -
Двоерылко потерялся. Сбегали на завод - нету.
Смотритель велел по лесу искать - тоже не
оказалось. И то сказать, искали - не надсажались.
Всяк про себя думал: "От того убытку нет, коли
вор потерялся". На том и кончилось.
Как месяц на полный кружок обозначился, Илюха и
пошел. Добрался до места. Глядит - никого нет. Илья
все же со взгорочка не спустился и тихонько
молвил:
- Без ковша пришел.
Только сказал, сейчас старушонка объявилась и
ласково говорит:
- Милости просим, гостенек дорогой! Давно
поджидаю. Подходи да бери, сколько унесешь.
Сама руками-то как крышку над колодцем подняла,
а там и открылось богатства всякого. Доверху
набито. Илье любопытно на такое богатство
поглядеть, а со взгорочка не спускается.
Старушонка поторапливать стала:
- Ну, чего стоишь? Бери, говорю, сколько в кошель
уйдет.
- Кошеля-то, - отвечает, - у меня нету, да и от
бабки Лукерьи я другое слыхал. Будто только то
богатство чисто да крепко, какое ты сама человеку
подашь.
- Вишь ты, привередник какой! Ему еще подноси! Ну,
будь по-твоему!
Как сказала это старушонка, так из колодца
синий столб выметнуло. И выходит из этого столба
девица-красавица, как царица снаряжена, а ростом
до половины доброй сосны. В руках у этой девицы
золотой поднос, а на нем груда всякого богатства.
Песок золотой, каменья дорогие, самородки чуть не
по ковриге. Подходит эта девица к Илюхе и с
поклоном подает ему поднос:
- Прими-ко, молодец!
Илья на прииске вырос, в золотовеске тоже бывал,
знал, как его - золото-то - весят. Посмотрел на
поднос и говорит старушонке:
- Для смеху это придумано. Ни одному человеку не
в силу столько поднять.
- Не возьмешь? - спрашивает старушонка.
- И не подумаю, - отвечает Илья.
- Ну, будь по-твоему! Другой подарок дам, -
говорит старушонка.
И сейчас же той девицы - с золотым-то подносом -
не стало. Из колодца опять синий столб выметнуло.
Вышла другая девица. Ростом поменьше. Тоже
красавица и наряжена по-купецки. В руках у этой
девицы серебряный поднос, на нем груда богатства.
Илья и от этого подноса отказался, говорит
старушонке:
- Не в силу человеку столько поднять, да и не
своими руками ты подаешь.
Тут старушонка вовсе по-девичьи рассмеялась.
- Ладно, будь по-твоему! Тебя и себя потешу.
Потом, чур, не жалеть. Ну, жди.
Сказала, и сразу не стало ни той девицы с
серебряным подносом, ни самой старушонки.
Стоял-стоял Илюха - никого нет. Надоело уж ему
ждать-то, тут сбоку и зашуршала трава.
Поворотился Илюха в ту сторону. Видит - девчонка
подходит. Простая девчонка, в обыкновенный
человечий рост. Годов так восемнадцати.
Платьишко на ней синее, платок на голове синий, и
на ногах бареточки синие. А пригожая эта девчонка
- и сказать нельзя. Глаза - звездой, брови - дугой,
губы - малина, и руса коса трубчатая через плечо
перекинута, а в косе лента синяя.
Подошла девчонка к Илюхе и говорит:
- Прими-ка, мил друг Илюшенька, подарочек от
чистого сердца.
И подает ему своими белыми рученьками старое
бабки Лукерьи решето с ягодами. Тут тебе и
земляника, тут тебе и княженика, и желтая морошка,
и черная смородина с голубикой. Ну, всяких сортов
ягода. Полнехонько решето. А сверху три перышка.
Одно беленькое, одно черненькое, одно рыженькое,
натуго синей ниточкой перевязаны.
Принял Илюха решето, а сам как дурак стоит,
никак домекнуть не может, откуда эта девчонка
появилась, где она осенью всяких ягод набрала.
Вот и спрашивает:
- Ты чья, красна девица? Скажись, как тебя звать
величать?
Девчонка усмехнулась и говорит:
- Бабкой Синюшкой люди зовут, а гораздому да
удалому, да простой душе и такой кажусь, какой
видишь. Редко только так-то бывает.
Тогда уж Илюха понял, с кем разговор, и
спрашивает:
- Перышки-то у тебя откуда?
- Да вот, - отвечает, - Двоерылко за богатством
приходил. Сам в колодец угодил и кошели свои
утопил, а твои-то перышки выплыли. Простой, видно,
ты души парень.
Дальше Илья и не знает, о чем говорить. И она
стоит, молчит, ленту в косе перебирает. Потом
промолвила:
- Так-то, мил друг Илюшенька! Синюшка я. Всегда
старая, всегда молодая. К здешним богатствам
навеки приставлена.
Тут помолчала маленько да спрашивает:
- Ну, нагляделся? Хватит, поди, а то как бы во сне
не привиделась.
И сама вздохнула, как ножом по сердцу парня
полыснула. Все бы отдал, лишь бы она настоящая
живая девчонка стала, а ее и вовсе нет.
Долго еще стоял Илья. Синий туман из колодца по
всему ложочку пополз, тогда только стал к дому
пробираться. На свету уж пришел. Только заходит в
избу, а решето с ягодами и потяжелело, дно
оборвалось, и на пол самородки да дорогие каменья
посыпались.
С таким-то богатством Илья сразу от барина
откупился, на волю вышел, дом себе хороший
справил, лошадь завел, а вот жениться никак не
может. Все та девчонка из памяти не выходит.
Сна-покою из-за этого решился. И бабки Лукерьи
перышки не помогают. Ни один раз говаривал:
- Эх, бабка Лукерья, бабка Лукерья! Научила ты,
как Синюшкино богатство добыть, а как тоску
избыть - не сказала. Видно, сама не знала.
Маялся-маялся так то и надумал: "Лучше в тот
колодец нырнуть, чем такую муку переносить".
Пошел к Зюзельскому болотцу, а бабкины перышки
все же с собой захватил. Тогда ягодная пора
пришлась. Землянику таскать стали.
Только подошел Илья к лесу, навстречу ему
девичья артелка. Человек с десяток, с полными
корзинками. Одна девчонка на отшибе идет, годов
так восемнадцати. Платьишко на ней синее, платок
на голове синий. И пригожая - сказать нельзя.
Брови - дугой, глаза - звездой, губы - малина, руса
коса трубчатая через плечо перекинута, а в ней
лента синяя. Ну, вылитая та. Одна приметочка
разнится: на той баретки синие были, а эта вовсе
босиком.
Остолбенел Илья. Глядит на девчонку, и она
синими-то глазами зырк да зырк и усмехается - зубы
кажет.
Прочухался маленько Илюха и говорит:
- Как это я тебя никогда не видал?
- Вот, - отвечает, - и погляди, коли охота. На это я
проста - копейки не возьму.
- Где, - спрашивает, - ты живешь?
- Ступай, - говорит, - прямо, повороти направо. Тут
будет пень большой. Ты разбегись да треснись
башкой. Как искры из глаз посыплются - тут меня и
увидишь...
Ну, зубоскальничает, конечно, как по девичьему
обряду ведется. Потом сказалась - чья такая, по
которой улице живет и как зовут.
Все честь честью. А сама глазами так и тянет, так
и тянет.
С этой девчонкой Илюха и свою долю нашел. Только
ненадолго. Она, вишь, из мраморских была. То ее
Илюха и не видал раньше-то. Ну, а про мраморских
дело известное. Краше тамошних девок по нашему
краю нет, а женись на такой - овдовеешь. С малых
лет около камню бьются - чахотка у них.
Илюха и сам долго не зажился. Наглотался, может,
от этой да и от той нездоровья-то. А по Зюзельке
вскорости большой прииск открыли.
Илюха, видишь, не потаил, где богатство взял. Ну,
рыться по тем местам стали и натакались по
Зюзельке на богатое золото.
На моих еще памятях тут хорошо добывали. А
колодца того так и не нашли. Туман синий, - тот и
посейчас на тех местах держится, богатства кажет.
Мы ведь что! Сверху поковыряли маленько,
копни-ко поглубже... Глубокий, сказывают, тот
Синюшкин колодец. Страсть глубокий. Еще
добытчиков ждет.
|