Внимание! Перед вами устаревшая версия сайта!
Чтобы перейти на новую версию - щелкните по любой ссылке слева.
Г.Х. Андерсен
Лён
ён цвёл чудесными голубенькими цветочками,
мягкими и нежными, как крылья мотыльков, даже ещё
нежнее! Солнце ласкало его, дождь поливал, и льну
это было так же полезно и приятно, как маленьким
детям, когда мать сначала умоет их, а потом
поцелует, дети от этого хорошеют, хорошел и лён.
- Все говорят, что я уродился на славу! - сказал
лён. - Говорят, что я ещё вытянусь, и потом из меня
выйдет отличный кусок холста! Ах, какой я
счастливый! Право, я счастливее всех! Это так
приятно, что и я пригожусь на что-нибудь! Солнышко
меня веселит и оживляет, дождичек питает и
освежает! Ах, я так счастлив, так счастлив! Я
счастливее всех!
- Да, да, да! - сказали колья изгороди, - Ты ещё не
знаешь света, а мы так вот знаем, - вишь, какие мы
сучковатые! И они жалобно заскрипели:
- Оглянуться не успеешь,
- Как уж песенке конец!
- Вовсе не конец! - сказал лён. - И завтра опять
будет греть солнышко, опять пойдет дождик! Я
чувствую, что расту и цвету! Я счастливее всех на
свете!
Но вот раз явились люди, схватили лён за макушку
и вырвали с корнем. Больно было! Потом его
положили в воду, словно собирались утопить, а
после того держали над огнем, будто хотели
изжарить. Ужас что такое!
- Не вечно же нам жить в свое удовольствие! -
сказал лён. - Приходится и потерпеть. Зато
поумнеешь!
Но льну приходилось уж очень плохо. Чего-чего
только с ним не делали: и мяли, и тискали, и
трепали, и чесали - да просто всего и не упомнишь!
Наконец, он очутился на прялке. Жжж! Тут уж
поневоле все мысли вразброд пошли!
“Я ведь так долго был несказанно счастлив! -
думал он во время этих мучений. - Что ж, надо быть
благодарным и за то хорошее, что выпало нам на
долю! Да, надо, надо!.. 0х!”
И он повторял то же самое, даже попав на ткацкий
станок. Но вот наконец из него вышел большой
кусок великолепного холста. Весь лён до
последнего стебелька пошел на этот кусок.
- Но ведь это же бесподобно! Вот уж не думал, не
гадал-то! Как мне, однако, везет! А колья-то все
твердили: “Оглянуться не успеешь, как уж песенке
конец!” Много они смыслили, нечего сказать!
Песенке вовсе не конец! Она только теперь и
начинается. Вот счастье-то! Да, если мне и
пришлось пострадать немножко, то зато теперь из
меня и вышло кое-что. Нет, я счастливее всех на
свете! Какой я теперь крепкий, мягкий, белый и
длинный! Это небось получше, чем просто расти или
даже цвести в поле! Там никто за мною не ухаживал,
воду я только и видал, что в дождик, а теперь ко
мне приставили прислугу, каждое утро меня
переворачивают на другой бок, каждый вечер
поливают из лейки! Сама пасторша держала надо
мною речь и сказала, что во всем околотке не
найдется лучшего куска! Ну, можно ли быть
счастливее меня!
Холст взяли в дом, и он попал под ножницы. Ну, и.
досталось же ему! Его и резали, и кроили, и кололи
иголками - да, да! Нельзя сказать, чтобы это было
приятно! Зато из холста вышло двенадцать пар...
таких принадлежностей туалета, которые не
принято называть в обществе, но в которых все
нуждаются. Целых двенадцать пар!
- Так вот когда только из меня вышло кое-что! Вот
каково было мое назначение! Да ведь это же просто
благодать! Теперь и я приношу пользу миру, а в
этом ведь вся и суть, в этом-то вся и радость
жизни! Нас двенадцать пар, но все же мы одно целое,
мы - дюжина! Вот так счастье!
Прошли года, и белье износилось.
- Всему на свете бывает конец! - сказало оно. - Я
бы и радо было послужить ещё, но невозможное -
невозможно!
И вот белье разорвали на тряпки. Они было уже
думали, что им совсем пришёл конец, так их
принялись рубить, мять, варить, тискать... Ан,
глядь - они превратились в тонкую белую бумагу!
- Нет, вот сюрприз так сюрприз! - сказала бумага. -
Теперь я тоньше прежнего, и на мне можно писать.
Чего только на мне не напишут! Какое счастье!
И на ней написали чудеснейшие рассказы. Слушая
их, люди становились добрее и умнее, - так хорошо и
умно они были написаны. Какое счастье, что люди
смогли их прочитать!
- Ну, этого мне и во сне не снилось, когда я цвела
в поле голубенькими цветочками! - говорила
бумага. - И могла ли я в то время думать, что мне
выпадет на долю, счастье нести людям радость и
знания! Я все ещё не могу придти в себя от счастья!
Самой себе не верю! Но ведь это так! Господь бог
знает, что сама я тут ни при чем, я старалась
только по мере слабых сил своих не даром занимать
место! И вот он ведет меня от одной радости и
почести к другой! Всякий раз, как я подумаю: “Ну,
вот и песенке конец”, - тут-то как раз и
начинается для меня новая, ещё высшая, лучшая
жизнь! Теперь я думаю отправиться в путь-дорогу,
обойти весь свет, чтобы все люди могли прочесть
написанное на мне! Так ведь и должно быть! Прежде
у меня были голубенькие цветочки, теперь каждый
цветочек расцвел прекраснейшею мыслью!
Счастливее меня нет никого на свете!
Но бумага не отправилась в путешествие, а
попала в типографию, и все, что на ней было
написано, перепечатали в книгу, да не в одну, а в
сотни, тысячи книг. Они могли принести пользу и
доставить удовольствие бесконечно большему
числу людей, нежели одна та бумага, на которой
были написаны рассказы: бегая по белу свету, она
бы истрепалась на полпути.
“Да, конечно, так дело-то будет вернее! -
подумала исписанная бумага. - Это мне и в голову
не приходило! Я останусь дома отдыхать, и меня
будут почитать, как старую бабушку! На мне ведь
всё написано, слова стекали с пера прямо на меня!
Я останусь, а книги будут бегать по белу свету!
Вот это дело! Нет, как я счастлива, как я
счастлива!”
Тут все отдельные листы бумаги собрали, связали
вместе и положили на полку.
- Ну, можно теперь и опочить на лаврах! - сказала
бумага. - Не мешает тоже собраться с мыслями и
сосредоточиться! Теперь только я поняла как
следует, что во мне есть! А познать себя самое -
большой шаг вперед. Но что же будет со мной потом?
Одно я знаю - что непременно двинусь вперед! Всё
на свете постоянно идет вперед, к совершенству.
В один прекрасный день бумагу взяли да и сунули
в плиту; её решили сжечь, так как её нельзя было
продать в мелочную лавочку на обертку для масла и
сахара.
Дети обступили плиту; им хотелось посмотреть,
как бумага вспыхнет и как потом по золе начнут
перебегать и потухать одна за другою шаловливые,
блестящие искорки! Точь-в-точь ребятишки бегут
домой из школы! После всех выходит учитель - это
последняя искра. Но иногда думают, что он уже
вышел - ан нет! Он выходит ещё много времени
спустя после самого последнего школьника!
И вот огонь охватил бумагу. Как она вспыхнула!
- Уф! - сказала она и в ту же минуту превратилась
в столб пламени, которое взвилось в воздух
высоко-высоко, лён никогда не мог поднять так
высоко своих голубеньких цветочных головок, и
пламя сияло таким ослепительным блеском, каким
никогда не сиял белый холст. Написанные на бумаге
буквы в одно мгновение зарделись, и все слова и
мысли обратились в пламя!
- Теперь я взовьюсь прямо к солнцу! - сказало
пламя, словно тысячами голосов зараз, и взвилось
в трубу. А в воздухе запорхали крошечные незримые
существа, легче, воздушного пламени, из которого
родились. Их было столько же, сколько когда-то
было цветочков на льне. Когда пламя погасло, они
ещё раз проплясали по черной золе, оставляя на
ней блестящие следы в виде золотых искорок.
Ребятишки выбежали из школы, за ними вышел и
учитель; любо было поглядеть на них! И дети запели
над мёртвою золой:
- Оглянуться не успеешь,
- Как уж песенке конец!
Но незримые крошечные существа говорили:
- Песенка никогда не кончается - вот что самое
чудесное! Мы знаем это, и потому мы счастливее
всех!
Но дети не расслышали ни одного слова, а если б и
расслышали, - не поняли бы. Да и не надо! Не всё же
знать детям!
|