Внимание! Перед вами устаревшая версия сайта!
Чтобы перейти на новую версию - щелкните по любой ссылке слева.
Однокрылый
Всё вокруг было напоено тягучим дрожащим зноем.
Я лежал в тени у палатки и читал. Скрип колёс
оторвал меня от чтения: высокая арба с сеном
медленно тащилась по пыльной дороге. Сонные кони,
высокая азиатская бричка, безмолвный возница и
огромный стог бурого сена - всё это плыло в облаке
пыли. И только скрип колёс был единственным
звуком в этом однообразном тоскливом движении.
Вдруг что-то чёрное взметнулось где-то наверху,
над сеном, и я увидел птицу, которая билась на
верёвке.
Это было так неожиданно, что я вздрогнул и,
поднявшись, поспешил к возу...
Большая чёрная птица, привязанная за ногу к
тяжёлой палке, прижимающей сено, висела вниз
головой и неистово трепыхалась. Я достал из
кармана нож и перерезал шнур... В тот же миг птица
впилась в мою руку острыми когтями. Не обращая
внимания на боль, я смотрел на её совершенно
раздроблённое крыло и зияющую рану на боку,
Пока я возился, воз скрылся в пыльном мареве, и
мне не хотелось догонять его и объясняться с
хозяином птицы.
В руках у меня бился молодой чёрный коршун. Рана
его была ужасна. Как он мог жить, да ещё так
яростно сопротивляться!
Чтобы облегчить страдания коршуна, я промыл
рану и засыпал стрептоцидом, а после всех
процедур поместил птицу на чердаке
единственного в нашем лагере домика.
Вечером я поднялся на чердак, уверенный, что
коршун погиб. Но ошибся. В полумраке,
устремлённые на меня, горели сатанинским блеском
глаза. Птица, прихрамывая, побежала, волоча крыло
и то и дело наступая на него.
Значит, молодой коршун не собирался умирать!
Накинув на него тряпку, я отнёс коршуна вниз и с
помощью друзей-геологов удалил половину
перебитого крыла, смазал и посыпал раны
лекарствами.
Затем началась мучительная процедура
кормления, так как сам коршун пищу не брал.
Нужно было ловить мгновение, когда клюв
приоткрывался, и, быстро бросив мясо в пасть,
глубоко протолкнуть его в глотку пальцем. Если я
промахивался, то получал жестокий удар острым
клювом.
Несколько капель воды, смешанной с моей кровью,
довершили этот насильственный обед.
Ночью я долго не мог уснуть, думая о
калеке-коршуне, которого твердо решил выходить и
взять с собой в город...
Было ещё темно, когда я вылез из спальника и
быстро оделся.
На чердаке - кромешная темень.
Жив или нет?
Луч фонарика нащупал птицу на том же месте, где
её оставили вечером. Моё приближение было
встречено злобным шипением и сверканием глаз.
Облегчённо вздохнув, я тихо опустился рядом. Я
сидел не шевелясь до рассвета, а когда силуэт
птицы чётко обрисовался в свете утра, я медленно,
плавным движением приблизил к нему руку и
осторожно погладил взъерошенные перья. Коршун
лишь присел и, раскрыв клюв, внимательно следил
за рукой... Так же плавно я убрал руку. На этот раз
всё обошлось без крови.
Прошло несколько дней. Коршун перестал драться
совсем, сам брал пищу и постепенно начал
осваиваться с жизнью в лагере.
Жил он теперь в моей палатке, пользовался
всеобщей любовью и опекой и получил имя -
Однокрылый.
Всё было хорошо, вот только к положению калеки
он не мог привыкнуть и часто пытался взмыть
вверх...
Ко мне Однокрылый привязался по-настоящему:
безропотно терпел мои прикосновения, знал мой
голос и сидел у меня на плече. Характером он был
незлобив, скорее робок. К кошкам, собакам и разным
птицам Однокрылый был равнодушен.
Днём он свободно бродил по лагерю, выискивая
отбросы и мелкую живность, а ночью, привязанный,
сидел на столбе.
Полевой сезон заканчивался. Оставалось сделать
последний маршрут, которого я давно ждал. Точка,
куда мы собирались идти, находилась в самых
змеиных местах. Там мне нужно было отловить для
друзей-зоологов змей и ящериц.
Однокрылого решили взять с собой.
Рано утром наш караван ушёл в горы. Две вьючные
лошади, трое людей и Однокрылый.
Он всю дорогу сидел либо на вьюках, либо у меня
на плече. Если я спотыкался или наклонялся, забыв
о нём, он опрометью слетал на землю и, смешно
подпрыгивая, бежал рядом.
На второй день мы разбили лагерь в ущелье близ
ручья с расчётом на двухнедельную стоянку.
Началась работа. Я рисовал, ловил своих
пресмыкающихся и помогал геологам.
Однокрылый охранял лагерь, сидя возле палатки,
привязанный на длинной бечёвке.
Иногда я брал его с собой. Коршун смешно гонялся
за ящерицами, а когда ему удавалась охота, то, к
моему огорчению, учинял кровавую расправу над
своей добычей.
С тех пор, как я перерезал окровавленную
верёвку, прошло три недели. Однокрылый
превратился в красивую птицу. Элегантный
тёмно-коричневый наряд из мягких перьев,
стройные жёлтые ноги с чёрными когтями и
голубоватый клюв делали его эффектным и изящным.
Даже отсутствие крыла не портило его
горделивой осанки.
Наша работа близилась к финишу. Ребята набили
вьючные сумы образцами и пробами, я написал
несколько этюдов и поймал несколько хороших
экземпляров неядовитых змей и ящериц. Отлов
ядовитых змей не входил в мои планы, так как
товарищи были категорически против их
присутствия в лагере.
Правда, иногда ядовитые змеи сами заползали в
лагерь, без разрешения, и мне приходилось ловить
их и относить подальше в горы.
Но однажды я не смог этого сделать. Вот как всё
произошло.
Вечерами мы долго сидели у костра и в тот вечер
разошлись по палаткам совсем поздно. Однокрылый
давно спал, сидя на своём невысоком насесте. В
палатках было душно. В спальник лезть не
хотелось, и я лёг сверху, накрывшись кошмой...
Меня разбудил какой-то необычный шум... Рассвет
едва брезжил. Было холодно. Из-под короткой кошмы
торчали мои ноги. Только я собрался залезть в
тёплый спальный мешок, как шум повторился, и я
услышал знакомое хлопанье крыла моего коршуна.
Предчувствие чего-то неладного мгновенно
рассеяло сон. Я поднялся и выглянул.
В нескольких метрах от палатки, у шеста, где
сидел привязанный Однокрылый, билась и
извивалась в предсмертной агонии большая гюрза.
Из последних сил она пыталась освободиться из
когтей умирающего коршуна.
|