Внимание! Перед вами устаревшая версия сайта!
Чтобы перейти на новую версию - щелкните по любой ссылке слева.
П.П. Бажов
Медной горы хозяйка
ошли
раз двое наших заводских траву смотреть.
А покосы у них дальние были. За Северушкой
где-то.
День праздничный был, и жарко - страсть. Парун
чистый. А оба в горе робили, на Гумёшках то есть.
Малахит-руду добывали, лазоревку тоже. Ну, когда и
королек с витком попадали и там протча, что
подойдет.
Один-от молодой парень был, неженатик, а уж в
глазах зеленью отливать стало. Другой постарше.
Этот и вовсе изробленный. В глазах зелено, и щеки
будто зеленью подернулись. И кашлял завсе тот
человек.
В лесу-то хорошо. Пташки поют-радуются, от земли
воспарение, дух легкий. Их, слышь-ко, и разморило.
Дошли до Красногорского рудника. Там тогда
железну руду добывали. Легли, значит, наши-то на
травку под рябиной да сразу и уснули. Только
вдруг молодой, ровно его кто под бок толкнул,
проснулся. Глядит, а перед ним на грудке руды у
большого камня женщина какая-то сидит. Спиной к
парню, а по косе видать - девка. Коса ссиза-черная
и не как у наших девок болтается, а ровно прилипла
к спине. На конце ленты не то красные, не то
зеленые. Сквозь светеют и тонко этак позванивают,
будто листовая медь.
Дивится парень на косу, а сам дальше примечает.
Девка небольшого росту, из себя ладная и уж такое
крутое колесо - на месте не посидит. Вперед
наклонится, ровно у себя под ногами ищет, то опять
назад откинется, на тот бок изогнется, на другой.
На ноги вскочит, руками замашет, потом опять
наклонится. Однем словом, артуть-девка. Слыхать -
лопочет что-то, а по-каковски - неизвестно, и с кем
говорит - не видно. Только смешком все. Весело,
видно, ей.
Парень хотел было слово молвить, вдруг его как
по затылку стукнуло.
"Мать ты моя, да ведь это сама Хозяйка! Ее
одежа-то. Как я сразу не приметил? Отвела глаза
косой-то своей".
А одежа и верно такая, что другой на свете не
найдешь. Из шелкового, слышь-ко, малахиту платье.
Сорт такой бывает. Камень, а на глаз как шелк, хоть
рукой погладить.
"Вот, - думает парень, - беда! Как бы только
ноги унести, пока не заметила". От стариков он,
вишь, слыхал, что Хозяйка эта - малахитница-то -
любит над человеком мудровать.
Только подумал так-то, она и оглянулась. Весело
на парня глядит, зубы скалит и говорит шуткой:
- Ты что же, Степан Петрович, на девичью красу
даром глаза пялишь? За погляд-то ведь деньги
берут. Иди-ка поближе. Поговорим маленько.
Парень испужался, конечно, а виду не оказывает.
Крепится. Хоть она и тайна сила, а все-таки девка.
Ну, а он парень - ему, значит, и стыдно перед девкой
обробеть.
- Некогда, - говорит, - мне разговаривать. Без
того проспали, а траву смотреть пошли. Она
посмеивается, а потом говорит:
- Будет тебе наигрыш вести. Иди, говорю, дело
есть.
Ну, парень видит - делать нечего. Пошел к ней, а
она рукой маячит, обойди-де руду-то с другой
стороны. Он и обошел и видит - ящерок тут
несчисленно. И всё, слышь-ко, разные. Одни,
например, зеленые, другие голубые, которые в синь
впадают, а то как глина либо песок с золотыми
крапинками. Одни, как стекло либо слюда, блестят,
а другие, как трава поблеклая, а которые опять
узорами изукрашены.
Девка смеется.
- Не расступи, - говорит, - мое войско, Степан
Петрович. Ты вон какой большой да тяжелый, а они у
меня маленьки.
А сама ладошками схлопала, ящерки и
разбежались, дорогу дали.
Вот подошел парень поближе, остановился, а она
опять в ладошки схлопала да и говорит, и все
смехом:
- Теперь тебе ступить некуда. Раздавишь мою
слугу - беда будет.
Он поглядел под ноги, а там и земли незнатко. Все
ящерки-то сбились в одно место, - как пол
узорчатый под ногами стал. Глядит Степан -
батюшки, да ведь это руда медная! Всяких сортов и
хорошо отшлифована. И слюдка тут же, и обманка, и
блёстки всякие, кои на малахит походят.
- Ну, теперь признал меня, Степанушко? -
спрашивает малахитница, а сама
хохочет-заливается.
Потом, мало погодя, и говорит:
- Ты не пужайся. Худого тебе не сделаю.
Парню забедно стало, что девка над ним
насмехается да еще слова такие говорит. Сильно он
осердился, закричал даже:
- Кого мне бояться, коли я в горе роблю!
- Вот и ладно, - отвечает малахитница. - Мне как
раз такого и надо, который никого не боится.
Завтра, как в гору спускаться, будет тут ваш
заводской приказчик, ты ему скажи, да смотри не
забудь слов-то:
"Хозяйка, мол, Медной горы заказывала тебе,
душному козлу, чтобы ты с Красногорского рудника
убирался. Ежели еще будешь эту мою железную шапку
ломать, так я тебе всю медь в Гумешках туда спущу,
что никак ее не добыть".
Сказала это и прищурилась:
- Понял ли, Степанушко? В горе, говоришь, робишь,
никого не боишься? Вот и скажи приказчику, как я
велела, а теперь иди да тому, который с тобой,
ничего, смотри, не говори. Изробленный он человек,
что его тревожить да в это дело впутывать. И так
вон лазоревке сказала, чтоб она ему маленько
пособила.
И опять похлопала в ладошки, и все ящерки
разбежались.
Сама тоже на ноги вскочила, прихватилась рукой
за камень, подскочила и тоже, как ящерка, побежала
по камню-то. Вместо рук-ног - лапы у ее зеленые
стали, хвост высунулся, по хребтине до половины
черная полоска, а голова человечья. Забежала на
вершину, оглянулась и говорит:
- Не забудь, Степанушко, как я говорила. Велела,
мол, тебе, душному козлу, с Красногорки убираться.
Сделаешь по-моему, замуж за тебя выйду!
Парень даже сплюнул вгорячах:
- Тьфу ты, погань какая! Чтоб я на ящерке женился.
А она видит, как он плюется, и хохочет.
- Ладно, - кричит, - потом поговорим. Может, и
надумаешь?
И сейчас же за горку, только хвост зеленый
мелькнул.
Парень остался один. На руднике тихо. Слышно
только, как за грудкой руды другой-то
похрапывает. Разбудил его. Сходили на свои
покосы, посмотрели траву, к вечеру домой
воротились, а у Степана на уме: как ему быть?
Сказать приказчику такие слова - дело не малое, а
он еще, - и верно, - душной был - гниль какая-то в
нутре у него, сказывают, была. Не сказать - тоже
боязно. Она ведь Хозяйка. Какую хошь руду может в
обманку перекинуть. Выполняй тогда уроки-то. А
хуже того, стыдно перед девкой хвастуном себя
оказать.
Думал-думал, насмелился:
- Была не была, сделаю, как она велела.
На другой день поутру, как у спускового
барабана народ собрался, приказчик заводской
подошел. Все, конечно, шапки сняли, молчат, а
Степан подходит и говорит:
Видел я вечор Хозяйку Медной горы, и заказывала
она тебе сказать. Велит она тебе, душному козлу, с
Красногорки убираться. Ежели ты ей эту железную
шапку спор-тишь, так она всю медь на Гумешках туда
спустит, что никому не добыть.
У приказчика даже усы затряслись.
- Ты что это? Пьяный али ума решился? Какая
хозяйка? Кому ты такие слова говоришь? Да я тебя в
горе сгною!
- Воля твоя, - говорит Степан, - а только так мне
велено.
- Выпороть его, - кричит приказчик, - да спустить
в гору и в забое приковать! А чтобы не издох,
давать ему собачьей овсянки и уроки спрашивать
без поблажки. Чуть что - драть нещадно.
Ну, конечно, выпороли парня и в гору.
Надзиратель рудничный, - тоже собака не
последняя, - отвел ему забой - хуже некуда. И мокро
тут, и руды доброй нет, давно бы бросить надо. Тут
и приковали Степана на длинную цепь, чтобы,
значит, работать можно было. Известно, какое
время было, - крепость. Всяко галились над
человеком. Надзиратель еще и говорит:
- Прохладись тут маленько. А уроку с тебя будет
чистым малахитом столько-то, - и назначил вовсе
несообразно.
Делать нечего. Как отошел надзиратель, стал
Степан каелкой помахивать, а парень все-таки
проворный был. Глядит, - ладно ведь. Так малахит и
сыплется, ровно кто его руками подбрасывает. И
вода куда-то ушла из забоя. Сухо стало.
"Вот, - думает, - хорошо-то. Вспомнила, видно,
обо мне Хозяйка".
Только подумал, вдруг звосияло. Глядит, а
Хозяйка тут, перед ним.
- Молодец, - говорит, - Степан Петрович. Можно
чести приписать. Не испужался душного козла.
Хорошо ему сказал. Пойдем, видно, мое приданое
смотреть. Я тоже от своего слова не отпорна.
А сама принахмурилась, ровно ей это нехорошо.
Схлопала в ладошки, ящерки набежали, со Степана
цепь сняли, а Хозяйка им распорядок дала:
- Урок тут наломайте вдвое. И чтобы наотбор
малахит был, шелкового сорту.
- Потом Степану говорит: - Ну, женишок, пойдем
смотреть мое приданое.
И вот пошли. Она впереди, Степан за ней. Куда она
идет - все ей открыто. Как комнаты большие под
землей стали, а стены у них разные. То все зеленые,
то желтые с золотыми крапинками. На которых опять
цветы медные. Синие тоже есть, лазоревые. Однем
словом, изукрашено, что и сказать нельзя. И платье
на ней - на Хозяйке-то - меняется. То оно блестит,
будто стекло, то вдруг полиняет, а то алмазной
осыпью засверкает, либо скрасна медным станет,
потом опять шелком зеленым отливает. Идут-идут,
остановилась она.
Дальше, - говорит, - на многие версты желтяки да
серяки с крапинкой пойдут. Что их смотреть? А это
вот под самой Красногоркой мы. Тут у меня после
Гумешек самое дорогое место.
И видит Степан огромную комнату, а в ней
постели, столы, табуреточки - всё из корольковой
меди. Стены малахитовые с алмазом, а потолок
темно-красный под чернетью, а на ём цветки медны.
- Посидим, - говорит, - тут, поговорим.
Сели это они на табуреточки, малахитница и
спрашивает:
- Видал мое приданое?
- Видал, - говорит Степан.
- Ну, как теперь насчет женитьбы?
А Степан и не знает, как отвечать. У него,
слышь-ко, невеста была. Хорошая девушка, сиротка
одна. Ну конечно, против малахитницы где же ей
красотой равняться! Простой человек,
обыкновенный. Помялся-помялся Степан, да и
говорит:
- Приданое у тебя царям впору, а я человек
рабочий, простой.
Ты, - говорит, - друг любезный, не вихляйся. Прямо
говори, берешь меня замуж али нет? - И сама вовсе
принахмурилась.
Ну, Степан и ответил напрямки:
- Не могу, потому другой обещался.
Молвил так-то и думает: огневается теперь. А она
вроде обрадовалась.
- Молодей, - говорит, - Степанушко. За приказчика
тебя похвалила, а за это вдвое похвалю. Не
обзарился ты на мои богатства, не променял свою
Настеньку на каменну девку. - А у парня верно
невесту-то Настей звали. - Вот, - говорит, - тебе
подарочек для твоей невесты, - и подает большую
малахитовую шкатулку.
А там, слышь-ко, всякий женский прибор. Серьги,
кольца и протча, что даже не у всякой богатой
невесты бывает.
- Как же, - спрашивает парень, - я с эким местом
наверх подымусь?
- Об этом не печалься. Все будет устроено, и от
приказчика тебя вызволю, и жить безбедно будешь
со своей молодой женой, только вот тебе мой сказ -
обо мне, чур, потом не вспоминай. Это третье тебе
мое испытание будет. А теперь давай поешь
маленько.
Схлопала опять в ладошки, набежали ящерки -
полон стол установили. Накормила она его щами
хорошими, пирогом рыбным, бараниной, кашей и
протчим, что по русскому обряду полагается. Потом
и говорит:
- Ну, прощай, Степан Петрович, смотри не
вспоминай обо мне. - А у самой слезы. Она это руку
подставила, а слезы кап-кап и на руке зернышками
застывают. Полнехонька горсть. - На-ка вот, возьми
на разживу. Большие деньги за эти камешки люди
дают. Богатый будешь, - и подает ему.
Камешки холодные, а рука, слышь-ко, горячая, как
есть живая, и трясется маленько.
Степан принял камешки, поклонился низко и
спрашивает:
- Куда мне идти? - А сам тоже невеселый стал. Она
указала перстом, перед ним и открылся ход, как
штольня, и светло в ней, как днем. Пошел Степан по
этой штольне - опять всяких земельных богатств
нагляделся и пришел как раз к своему забою.
Пришел, штольня и закрылась, и все стало
по-старому. Ящерка прибежала, цепь ему на ногу
приладила, а шкатулка с подарками вдруг
маленькая стала, Степан и спрятал ее за пазуху.
Вскоре надзиратель рудничный подошел.
Посмеяться ладил, а видит - у Степана поверх урока
наворочено, и малахит отбор, сорт сортом. "Что,
думает, за штука? Откуда это?" Полез в забой,
осмотрел все да и говорит:
- В эком-то забое всяк сколь хошь наломает. - И
повел Степана в другой забой, а в этот своего
племянника поставил.
На другой день стал Степан работать, а малахит
так и отлетает, да еще королек с витком попадать
стали, а у того - у племянника-то - скажи на
милость, ничего доброго нет, все обальчик да
обманка идет. Тут надзиратель и сметил дело.
Побежал к приказчику. Так и так.
- Не иначе, - говорит, - Степан душу нечистой силе
продал.
Приказчик на это и говорит:
- Это его дело, кому он душу продал, а нам свою
выгоду поиметь надо. Пообещай ему, что на волю
выпустим, пущай только малахитовую глыбу во сто
пуд найдет.
Велел все-таки приказчик расковать Степана и
приказ такой дал - на Красногорке работы
прекратить.
- Кто, - говорит, - его знает? Может, этот дурак от
ума тогда говорил. Да и руда там с медью пошла,
только чугуну порча.
Надзиратель объявил Степану, что от его
требуется, а тот ответил:
- Кто от воли откажется? Буду стараться, а найду
ли - это уж как счастье мое подойдет.
Вскорости нашел им Степан глыбу такую.
Выволокли ее наверх. Гордятся, - вот-де мы какие, а
Степану воли не дали.
О глыбе написали барину, тот и приехал из
самого, слышь-ко, Сам-Петербурху. Узнал, как дело
было, и зовет к себе Степана.
- Вот что, - говорит, - даю тебе свое дворянское
слово отпустить тебя на волю, ежели ты мне
найдешь такие малахитовые камни, чтобы, значит,
из них вырубить столбы не меньше пяти сажен
длиной.
Степан отвечает:
- Меня уж раз оплели. Ученый я ноне. Сперва
вольную пиши, потом стараться буду, а что выйдет -
увидим.
Барин, конечно, закричал, ногами затопал, а
Степан одно свое:
- Чуть было не забыл - невесте моей тоже вольную
пропиши, а то что это за порядок - сам буду
вольный, а жена в крепости.
Барин видит - парень не мягкий. Написал ему
актовую бумагу.
- На, - говорит, - только старайся, смотри.
А Степан все свое:
- Это уж как счастье поищет.
Нашел, конечно, Степан. Что ему, коли он все
нутро горы вызнал и сама Хозяйка ему пособляла.
Вырубили из этой малахитины столбы, какие им
надо, выволокли наверх, и барин их на приклад в
самую главную церкву в Сам-Петербурхе отправил. А
глыба та, которую Степан сперва нашел, и посейчас
в нашем городу, говорят. Как редкость ее берегут.
С той поры Степан на волю вышел, а в Гумешках
после того все богатство ровно пропало.
Много-много лазоревка идет, а больше обманка. О
корольке с витком и слыхом не слыхать стало, и
малахит ушел, вода долить стала. Так с той поры
Гумешки на убыль и пошли, а потом их вовсе
затопило. Говорили, что это Хозяйка огневалась за
столбы-то, что их в церкву поставили. А ей это
вовсе ни к чему.
Степан тоже счастья в жизни не поимел. Женился
он, семью завел, дом обстроил, все как следует.
Жить бы ровно да радоваться, а он невеселый стал и
здоровьем хезнул. Так на глазах и таял.
Хворый-то придумал дробовичок завести и на
охоту повадился. И все, слышь-ко, к Красногорскому
руднику ходит, а добычи домой не носит. В осенях
ушел так-то да и с концом. Вот его нет, вот его
нет... Куда девался? Сбили, конечно, народ, давай
искать. А он, слышь-ко, на руднике у высокого камня
мертвый лежит, ровно улыбается, и ружьишечко у
него тут же в сторонке валяется, не стрелено из
него. Которые люди первые набежали, сказывали,
что около покойника ящерку зеленую видели, да
такую большую, каких и вовсе в наших местах не
бывало. Сидит будто над покойником, голову
подняла, а слезы у ей так и каплют. Как люди ближе
подбежали - она на камень, только ее и видели. А
как покойника домой привезли да обмывать стали -
глядят: у него одна рука накрепко зажата, и чуть
видно из нее зернышки зелененькие. Полнехонька
горсть. Тут один знающий случился, поглядел сбоку
на зернышки и говорит:
- Да ведь это медный изумруд! Редкостный камень,
дорогой. Целое богатство тебе, Настасья,
осталось. Откуда только у него эти камешки?
Настасья - жена-то его - объясняет, что никогда
покойник ни про какие такие камешки не говаривал.
Шкатулку вот дарил ей, когда еще женихом был.
Большую шкатулку, малахитову. Много в ей
добренького, а таких камешков нету. Не видывала.
Стали те камешки из мертвой Степановой руки
доставать, а они и рассыпались в пыль. Так и не
дознались в ту пору, откуда они у Степана были.
Копались потом на Красногорке. Ну, руда и руда,
бурая с медным блеском. Потом уж кто-то вызнал,
что это у Степана слезы Хозяйки Медной горы были.
Не продал их, слышь-ко, никому, тайно от своих
сохранял, с ними и смерть принял. А?
Вот она, значит, какая Медной горы Хозяйка!
Худому с ней встретиться - горе, и доброму -
радости мало.
|