Внимание! Перед вами устаревшая версия сайта!
Чтобы перейти на новую версию - щелкните по любой ссылке слева.
П.П. Бажов
Чугунная бабушка
ротив
наших каслинских мастеров по фигурному
литью никто выстоять не мог. Сколько заводов
кругом, а ни один вровень не поставишь.
Другим заводчикам это не вовсе по нраву
приходилось. Многие охотились своим литьем
каслинцев обогнать, да не вышло.
Демидовы тагильские сильно косились. Ну как -
первый, можно сказать, по здешним местам завод
считался, а тут нако - по литью оплошка.
Связываться все таки не стали, отговорку
придумали:
- Мы бы легонько каслинцев перешагнули, да
заниматься не стоит: выгоды мало.
С Шуваловыми лысьвенскими смешнее вышло. Те,
понимаешь, врезались в это дело. У себя, на
Кусье-Александровском заводе, сказывают,
придумали тоже фигурным литьем заняться.
Мастеров с разных мест понавезли, художников
наняли. Не один год этак-то пыжились и денег,
говорят, не жалели, а только видят - в ряд с
каслинским это литье не поставишь. Махнули рукой
да и говорят, как Демидовы:
- Пускай они своими игрушками тешатся, у нас
дело посурьезнее найдется.
Наши мастера меж собой пересмеиваются:
- То-то! Займитесь-ко чем посподручнее, а с нами
не спорьте. Наше литье, поди ко, по всему свету на
отличку идет. Однем словом, каслинское.
В чем тут главная точка была, сказать не умею.
Кто говорил - чугун здешний особенный, только, на
мой глаз, чугун - чугуном, а руки - руками. Про это
ни в каком деле забывать не след.
В Каслях, видишь, это фигурное литье с давних
годов укоренилось. Еще при бытности Зотовых,
когда они тут над народом изгальничали,
художники в Каслях живали. Народ, значит, и
приобык.
Тоже ведь фигурка, сколь хорошо ее ни слепит
художник, сама в чугун не заскочит. Умелыми да
ловкими руками ее переводить доводится.
Формовщик хоть и по готовому ведет, а его рука
много значит. Чуть оплошал - уродец родится.
Дальше чеканка пойдет. Тоже не всякому глазу да
руке впору. При отливке, известно, всегда какой ни
на есть изъян случится. Ну, наплывчик выбежит,
шадринки высыплет, вмятины тоже бывают, а чаще
всего путцы под рукой путаются. Это пленочки так
по-нашему зовутся. Чеканщику и приходится все эти
изъяны подправить: наплывчики загладить,
шадринки сбить, путцы срубить. Со стороны глядя, и
то видишь - вовсе тонкое это дело, не всякой руке
доступно.
Бронзировка да покраска проще кажутся, а
изведай - узнаешь, что и тут всяких
хитростей-тонкостей многонько.
А ведь все это к одному шло. Оно и выходит, что
около каслинского фигурного литья, кроме
художников, немало народу ходило. И набирался
этот народ из того десятка, какой не от всякой
сотни поставишь. Многие, конечно, по тем временам
вовсе неграмотные были, а дарованье к этому делу
имели.
Фигурки, по коим литье велось, не все заводские
художники готовили. Больше того их со стороны
привозили. Которое, как говорится, из столицы,
которое - из-за границы, а то и просто с толчка. Ну,
мало ли, - приглянется заводским барам какая
вещичка, они и посылают ее в Касли с наказом:
- Отлейте по этому образцу, к такому-то сроку.
Заводские мастера отольют, а сами про всякую
отливку посудачат.
- Это, не иначе, француз придумал. У них, знаешь,
всегда так: либо веселенький узорчик пустят, либо
выдумку почудней. Вроде вон парня с крылышками на
пятках. Кузьмич из красильной еще его торгованом
Меркушкой зовет.
- Немецкую работу, друг, тоже без ошибки узнать
можно. Как лошадка поглаже да посытее, либо бык
пудов этак на сорок, а то барыня погрузнее, в
полном снаряде да еще с собакой, так и знай - без
немецкой руки тут не обошлось. Потому - немец
первым делом о сытости думает.
Ну вот. В числе прочих литейщиков был в те годы
Торокин Василий Федорыч. В пожилых считался.
Дядей Васей в литейном его звали.
Этот дядя Вася с малых лет на формовке работал
и, видно, талан к этому делу имел. Даром что
неграмотный, а лучше всех доводил. Самые тонкие
работы ему доверяли.
За свою-то жизнь дядя Вася не одну тысячу
отливок сделал, а сам дивится:
- Придумывают тоже! Все какие-то Еркулесы да
Лукавоны! А нет того, чтобы понятное показать.
С этой думкой стал захаживать по вечерам в
мастерскую, где главный заводской художник учил
молодых ребят рисунку и лепке тоже.
Формовочное дело, известно, с лепкой-то по
соседству живет: тоже приметливого глаза да
ловких пальцев требует.
Поглядел дядя Вася на занятия да и думает про
себя: "А ну-ко, попробую сам".
Только человек возрастной, свои ребята уж
большенькие стают - ему и стыдно в таких годах
ученьем заниматься. Так он что придумал? Вкрадче
от своих-то семейных этим делом занялся. Как
уснут все, он и садится за работу. Одна жена знала.
От нее, понятно, не ухоронишься. Углядела, что
мужик засиживаться стал, спрашивает:
- Ты что, отец, полуночничаешь? Он сперва
отговаривался:
- Работа, дескать, больно тонкая пришлась, а
пальцы одубели, вот и разминаю их.
Жена все-таки доспрашивает, да его и самого
тянет сказать про свою затею.
Не зря, поди-ко, сказано: сперва подумай с
подушкой, потом с женой. Ну, он и рассказал:
- Так и так... Придумал свой образец для отливки
сготовить.
Жена посомневалась:
- Барское, поди-ко, это дело. Они к тому ученые, а
ты что?
- Вот то-то, - отвечает, - и горе, что бары
придумывают непонятное, а мне охота простое
показать. Самое, значит, житейское. Скажем, бабку
Анисью вылепить, как она прядет. Видела?
- Как, - отвечает, - не видела, коли чуть не каждый
день к ним забегаю.
А по соседству с ними Бескресновы жили. У них в
семье бабушка была, вовсе преклонных лет. Внучата
у ней выросли, работы по дому сама хозяйка
справляла, и у этой бабки досуг был. Только она -
рабочая косточка - разве может без дела? Она и
сидела день-деньской за пряжей, и все, понимаешь,
на одном месте, у кадушки с водой. Дядя Вася эту
бабку и заприметил. Нет-нет, и зайдет к соседям
будто за делом, а сам на бабку смотрит. Жене, видно
поглянулась мужнина затея.
- Что ж, - говорит, - старушка стоющая. Век
прожила, худого о ней никто не скажет. Работящая,
характером уветливая, на разговор нескупая.
Только примут ли на заводе?
- Это, - отвечает, - полбеды, потому - глина
некупленная и руки свои.
Вот и стал дядя Вася лепить бабку Анисью со
всем, сказать по-нонешнему, рабочим местом. Тут
тебе и кадушка, и ковшичек сбоку привешен, и бабка
сидит, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а
сама маленько на улыбе -вот-вот ласковое слово
скажет.
Лепил, конечно, по памяти. Старуха об этом и не
знала, а Васина жена сильно любопытствовала.
Каждую ночь подойдет и свою заметочку скажет:
- Потуже ровно надо ее подвязать. Не любит бабка
распустехой ходить, да и не по-старушечьи этак-то
платок носить.
- Ковшик у них будет поменьше. Нарочно давеча
поглядела.
Ну, и прочее такое. Дядя Вася о котором поспорит,
которое на приметку берет.
Ну, вылепил фигурку. Тут на него раздумье нашло -
показывать ли? Еще на смех подымут!
Все-таки решился, пошел сразу к управляющему. На
счастье дяди Васи, управляющий тогда из добрых
пришелся, неплохую память о себе в заводе
оставил. Поглядел он торокинскую работу, понял,
видно, да и говорит:
- Подожди маленько - придется мне
посоветоваться. Ну, прошло сколько-то времени,
пришел дядя Вася домой, подает жене деньги.
- Гляди-ко, мать, деньги за модельку выдали! Да
еще бумажку написали, чтоб вперед выдумывал,
только никому, кроме своего завода, не продавал.
Так и пошла торокинская бабка по свету гулять.
Сам же дядя Вася ее формовал и отливал. И,
понимаешь, оказалась ходким товаром. Против
других-то заводских поделок ее вовсе бойко
разбирать стали.
Дядя Вася перестал в работе таиться. Придет из
литейной и при всех с глиной вожгается. Придумал
на этот раз углевоза слепить, с коробом, с
лошадью, всё как на деле бывает.
На дядю Васю глядя, другие заводские мастера
осмелели - тоже принялись лепить да резать, кому
что любо. Подставку, скажем, для карандашей вроде
рабочего бахила, пепельницу на манер капустного
листка. Кто опять придумал вырезать девушку с
корзинкой груздей, кто свою собачонку Шарика
лепит-старается. Однем словом, пошло-поехало,
живым потянуло.
Радуются все. Торокинскую бабку добром
поминают:
- Это она всем нам дорожку показала. Только
недолго так-то было. Вдруг полный поворот вышел.
Вызвал управляющий дядю Васю и говорит:
- Вот что, Торокин... Считаю я тебя самолучшим
мастером, потому от работы в заводе не отказываю.
Только больше лепить не смей. Оконфузил ты меня
своей моделькой.
А прочих, которые по торокинской дорожке пошли -
лепить да резать стали, - тех всех до одного с
завода прогнал.
Люди, понятно, как очумелые стали: за что, про
что такая напасть? Кинулись к дяде Васе:
- Что такое? О чем с тобой управляющий
разговаривал?
Дядя Вася не потаил, рассказал, как было. На
другой день его опять к управляющему потянули. Не
в себе вышел, в глаза не глядит, говорит срыву:
- Ты, Торокин, лишних слов не говори! Велено мне
тебя в первую голову с завода вышвырнуть. Так и в
бумаге написано. Только семью твою жалеючи,
оставляю.
- Коли так, - отвечает дядя Вася, - могу и сам уйти.
Прокормлюсь как-нибудь на стороне.
Управляющему, видно, вовсе стыдно стало.
- Не могу, - говорит, - этого допустить, потому как
сам тебя, можно сказать, в это дело втравил.
Подожди, может, еще переменится. Только об этом
разговоре никому не сказывай.
Управляющий-то, видишь, сам в этом деле
по-другому думал. Которые поближе к нему стояли,
те сказывали - за большую себе обиду этот барский
приказ принял, при других жаловался:
- Кабы не старость, дня бы тут лишнего не прожил.
Он - управляющий этот - с характером мужик был,
вовсе ершистый. Чуть не по нему, сейчас:
- Живите, не тужите, обо мне не скучайте! Я по вам
и подавно тосковать не стану, потому владельцев
много, а настояще знающих по заводскому делу
нехватка. Найду место, где дураков поменьше,
толку побольше.
Скажет так и вскорости на другое место уедет. По
многим заводам хорошо знали его. Рабочие везде
одобряли, да и владельцы хватались. Сманивали
даже. Все, понятно, знали - человек неспокойный, не
любит, чтоб его под локоть толкали, зато умеет
много лишних рублей находить на таких местах, где
другие ровным счетом ничего не видят. Владельцев
заводских это и приманивало.
Перед Каслями-то этот управляющий на
Омутинских заводах служил, у купцов Пастуховых.
Разругался из за купецкой прижимки в копейках.
Думал - в Каслях попроще с этим будет, а вон что
вышло: управляющий целым округом не может на свой
глаз модельку выбрать. Кому это по нраву
придется?
Управляющий и обижался, а уж, видно, остарел,
посмяк характером-то, побаиваться стал. Вот он и
наказывал дяде Васе, чтоб тот помалкивал.
Дяде Васе как быть? Передал все-таки потихоньку
эти слова товарищам. Те видят - не тут началось, не
тут и кончится. Стали доискиваться да и разузнали
все до тонкости.
Каслинские заводы, видишь, за наследниками
купцов Расторгуевых значились. А это уж так
повелось - где богатое купецкое наследство, там
непременно какой-нибудь немец пристроился. К
Расторгуевскому подобрался фон-барон Меллер да
ещё Закомельский. Чуешь, какой коршун? После
пятого году на все государство прославился
палачом да вешателем.
В ту пору этот Меллер-Закомельский еще молодым
жеребчиком ходил. Только что на Расторгуевой
женился и вроде как главным хозяином стал.
Их ведь - наследников-то расторгуевских - не
один десяток считался, а весили они по-разному. У
кого частей мало, тот мало и значил. Меллер больше
всех частей получил, - вот и вышел в главного.
У этого Меллера была в родне какая-то тетка
Каролина. Она будто Меллера и воспитала.
Вырастила, значит, дубину на рабочую спину. Тоже,
сказывают, важная барыня - баронша. Приезжала она
к нам на завод. Кто видел, говорили - сильно сытая,
вроде стоячей перины, ежели сдаля поглядеть.
И почему-то эта тетка Каролина считалась
понимающей в фигурном литье. Как новую модель
выбирать, так Меллер завсегда с этой теткой совет
держал. Случалось, она и одна выбирала. В литейном
подсмеивались:
- Подобрано на немецкой тетки глаз - нашему
брату не понять.
Ну, так вот... Уехала эта немецкая тетка Каролина
куда-то за границу. Долго там ползала. Кто говорит
- лечилась, кто говорит - забавлялась на старости
лет. Это ее дело. Только в ту пору как раз
торокинская чугунная бабушка и выскочила, а за
ней и другие такие штучки воробушками вылетать
стали и ходко по рукам пошли.
Меллеру, видно, не до этого было, либо он на
барыши позарился, только облегчение нашим
мастерам и случилось. А как приехала немецкая
тетка домой, так сразу перемена делу вышла.
Визгом да слюной чуть не изошлась, как увидела
чугунную бабушку. На племянничка своего
поднялась, корит его всяко в том смысле: скоро,
дескать, до того дойдешь, что своего кучера либо
дворника себе на стол поставишь. Позор на весь
свет!
Меллер, видно, умишком небогат был,
забеспокоился:
- Простите-извините, любезная тетушка,
недоглядел. Сейчас дело поправим.
И пишет выговор управляющему со строгим
предписаньем - всех нововыявленных заводских
художников немедленно с завода долой, а модели их
навсегда запретить.
Так вот и плюнула немецкая тетка Каролинка со
своим дорогим племянничком нашим каслинским
мастерам в самую душу. Ну, только чугунная
бабушка за все отплатила.
Пришла раз Каролинка к важному начальнику, с
которым ей говорить-то с поклоном надо. И видит -
на столе у этого начальника, на самом видном
месте, торокинская работа стоит. Каролинка,
понятно, смолчала бы, да хозяин сам спросил:
- Ваших заводов литье?
- Наших, - отвечает.
- Хорошая, - говорит, - вещица. Живым от нее
пахнет.
Пришлось Каролинке поддакивать:
- О, та! Ошень превосходный рапот.
Другой раз случай за границей вышел. Чуть ли не
в Париже. Увидела Каролинка торокинскую работу и
давай всякую пустяковину молоть:
- По недогляду, дескать, эта отливка прошла.
Ничем эта старушка не замечательна.
Каролинке на это вежливенько и говорят:
- Видать, вы мадама, без понятия в этом деле. Тут
живое мастерство ценится, а оно всякому
понимающему сразу видно.
Пришлось Каролинке и это проглотить.
Приехала домой, а там любезный племянничек
пеняет:
- Что же вы, дорогая тетушка, меня конфузите да в
убыток вводите. Отливки-то, которые по вашему
выбору, вовсе никто не берет. Совладельцы даже
обижаются, да и в газетах нехорошо пишут.
И подает ей газетку, а там прописано про наше
каслинское фигурное литье. Отливка, дескать,
лучше нельзя, а модели выбраны - никуда. К тому
подведено, что выбор доверен не тому, кому надо.
- Либо, - говорит, - в Каслях на этом деле сидит
какой чудак с чугунными мозгами, либо оно
доверено старой барыне немецких кровей.
Кто-то, видно, прямо метил в немецкую Каролинку.
Может, заводские художники дотолкали.
Меллер-Закомельский сильно старался узнать,
кто написал, да не добился. А Каролинку после того
случаю пришлось все-таки отстранить от
заводского дела. Другие владельцы настояли. Так
она, эта Каролинка, с той поры прямо тряслась от
злости, как случится где увидеть торокинскую
работу.
Да еще что? Стала эта чугунная бабушка
мерещиться Каролинке.
Как останется в комнате одна, так в дверях и
появится эта фигурка и сразу начинает расти.
Жаром от нее несет, как от неостывшего литья, а
она еще упреждает:
- Ну-ко, ты, перекисло тесто, поберегись, кабы не
изжарить.
Каролинка в угол забьется, визг на весь дом
подымет, а прибегут - никого нет.
От этого перепугу будто и убралась к чертовой
бабушке немецкая тетушка. Памятник-то в нашем
заводе отливали. Немецкой, понятно, выдумки:
крылья большие, а легкости нет. Старый Кузьмич
перед бронзировкой поглядел на памятник,
поразбирал мудреную надпись да и говорит:
- Ангел яичко снес да и думает; то ли садиться, то
ли подождать?
После революции в ту же чертову дыру замели
Каролинкину родню - всех Меллеров-Закомельских,
которые убежать не успели.
Полсотни годов прошло, как ушел из жизни с
большой обидой неграмотный художник Василий
Федорыч Торокин, а работа его и теперь живет. В
разных странах на письменных столах и музейных
полках сидит себе чугунная бабушка, сухонькими
пальцами нитку подкручивает, а сама маленько на
улыбе - вот-вот ласковое слово скажет:
- Погляди-ко, погляди, дружок, на бабку Анисью.
Давно жила. Косточки мои, поди, в пыль
рассыпались, а нитка моя, может, и посейчас
внукам-правнукам служит. Глядишь, кто и помянет
добрым словом. Честно, дескать, жизнь прожила и по
старости сложа руки не сидела. Али взять хоть
Васю Торокина. С пеленок его знала, потому в
родстве мы да и по суседству. Мальчонком стал в
литейную бегать. Добрый мастер вышел. С дорогим
глазом, с золотой рукой. Изобидели его немцы,
хотели его мастерство испоганить, а что вышло?
Как живая, поди-ко, сижу, с тобой разговариваю,
памятку о мастере даю - о Василье Федорыче
Торокине.
Так-то, милачок! Работа - она штука долговекая.
Человек умрет, а дело его останется. Вот ты и
смекай, как жить-то.
Герой сказа, рабочий Каслинского завода
Василий Федорович Торокин, художник-самоучка,
жил в конце XIX и начале XX века. Создал ряд
прекрасных скульптур из чугуна.
|