14. Чья вина?

Николай Носов

ебята молча стояли вокруг.

- А может быть, и не будет этих наклёвок? - спросил Сеня Бобров.

Мишка развёл руками:

- Я ведь не курица! Откуда мне знать! Что я понимаю в наклёвках?

Тут ребята заговорили все разом, заспорили: одни говорили, что цыплята не выведутся; другие - что ещё, может быть, выведутся; третьи - что либо выведутся, либо нет. Наконец Витя Смирнов прекратил разговоры.

- Пока ещё рано спорить, - сказал он. - День ещё не прошёл. Надо продолжать работу, как раньше. А сейчас марш все по домам! У инкубатора останутся только дежурные.

Ребята разошлись по домам. Мы с Мишкой остались одни и ещё раз осмотрели все яйца, нет ли где хоть маленькой трещинки, но нигде не было никакой. Мишка закрыл инкубатор и сказал:

- Ничего, пусть будет что будет! Сейчас ещё рано волноваться. Подождём до вечера и, если ничего не будет, тогда начнём волноваться.

Мы решили не волноваться и терпеливо ждать. Но легче всего сказать - не волноваться! Мы всё-таки волновались и через каждые десять минут заглядывали в инкубатор. Ребята тоже беспокоились и поминутно приходили. У всех был один вопрос:

- Ну как?

Мишка уже не отвечал ничего, а только пожимал плечами в ответ, так что к концу дня он так и остался с поджатыми плечами, будто они были у него к ушам приклеены.

Наступил вечер. Ребята заходили всё реже и реже. Последним пришёл Витя и долго сидел у нас.

- Может быть, вы неправильно посчитали дни? - спросил он.

Мы снова стали считать дни, но оказалось, всё правильно. Сегодня был двадцать первый день, и вот он уже кончился, а цыплят не было.

- Ничего, - утешал нас Витя. - Подождём до утра. Может быть, они за ночь выведутся.

Я попросил у мамы разрешения ночевать у Мишки, и мы с ним решили не спать всю ночь.

Мы долго сидели у инкубатора. Разговаривать нам было не о чем. Теперь мы уже не мечтали, как прежде, потому что нам не о чем было мечтать. Скоро трамваи перестали ходить по улице. Стало тихо. За окошком погас фонарь. Я прилёг на кушетке. Мишка задремал, сидя на стуле, и чуть не свалился с него. Тогда он перебрался ко мне на кушетку, и мы заснули.

Наутро картина не переменилась. Яйца по-прежнему лежали в инкубаторе и все были целенькие. Внутри не было никакого шума.

Все ребята были разочарованы.

- Почему же так вышло? - спрашивали они. - Ведь мы, кажется, всё правильно делали!

- Не знаю, - говорил Мишка и разводил руками. Один я знал, в чём дело. Конечно, зародыши погибли ещё тогда, когда я проспал ночью: они остыли, и жизнь оборвалась на полпути. Мне было очень совестно перед ребятами. Ведь это из-за меня они напрасно трудились! Но я не мог никому об этом сейчас сказать и решил признаться когда-нибудь потом, когда этот случай немного забудется и ребята перестанут жалеть о цыплятах.

В школе в этот день нам было особенно грустно. Все ребята как-то сочувственно поглядывали на нас, будто над нами стряслась какая-то особенная беда, а когда Сеня Бобров вздумал, по привычке, назвать нас инкубаторщиками, то все на него набросились и стали стыдить. Нам с Мишкой даже было неловко.

- Пусть бы лучше ребята ругали нас, - говорил Мишка.

- За что же нас ругать?

- Ну, они столько работали из-за нас. Они имеют право сердиться.

После школы ребята наведались к нам, а потом уже весь день не приходил никто. Только Костя Девяткин иногда приходил. Он один ещё не разочаровался в инкубаторе.

- Вот видишь, - говорил Мишка мне, - теперь все ребята на нас рассердились. А за что на нас сердиться? С каждым может случиться неудача.

- Ты ведь сам говорил, что они имеют право сердиться.

- Имеют! Конечно, имеют! - отвечал с раздражением Мишка. - Ты тоже имеешь право на меня сердиться. Это я во всём виноват.

- Почему ты виноват? Никто тебя не винит. Ни в чём ты не виноват, - ответил я.

- Нет, виноват. Только ты не очень сердись.

- Да за что же сердиться?

- Ну за то, что я такой неудачливый. Такое уж моё счастье, что я всё порчу, к чему только ни прикоснусь!

- Нет, это я всё порчу, - говорю я. - Я сам виноват во всём.

- Нет, я виноват: это я погубил цыплят.

- Как же ты мог погубить их?

- Я тебе расскажу, только ты не очень сердись, - сказал Мишка. - Один раз я под утро заснул и не уследил за градусником. Температура поднялась до сорока градусов. Я поскорее открыл инкубатор, чтоб яйца остыли, но они, видно, уже успели испортиться.

- Когда же это случилось?

- Пять дней назад.

Мишка взглянул на меня исподлобья. Лицо у него было виноватое и печальное.

- Можешь успокоиться, - говорю я ему, - яйца испортились гораздо раньше.

- Как - раньше?

- Ещё до того, как ты проспал.

- Кто же их испортил?

- Я.

- Как?

- А я тоже проспал, а температура упала, и яйца погибли.

- Когда же это случилось?

- На десятый день.

- Что же ты до сих пор молчал?

- Ну, мне совестно было признаться. Я думал - может быть, это ничего и зародыши выживут, а они вот не выжили.

- Так, так, - пробормотал Мишка и сердито посмотрел на меня. - Значит, из-за того, что тебе совестно было признаться, все ребята должны были даром трудиться, а?

- Но я ведь думал, что как-нибудь обойдётся. Всё равно ребята сами бы решили продолжать дело, чтобы узнать, погибли зародыши или нет.

- “Сами решили”! - передразнил меня Мишка. - Вот и нужно было сказать, чтоб все вместе решили, а не решать самому за всех!

- Послушай, - говорю я, - что ты кричишь на меня? А разве ты сам сказал кому-нибудь, когда не уследил за температурой? Ты ведь тогда тоже решил за всех!

- Верно, - говорит Мишка. - Я свинья! Бейте меня!

- Никто тебя бить не собирается. А ребятам ты всё-таки не говори про это, - сказал я.

- Завтра же расскажу! Про тебя я говорить ничего не буду, а про себя расскажу. Пусть все знают, какая я свинья! Пусть это будет как наказание мне!

- Ну, тогда и я всё про себя расскажу, - говорю я.

- Нет, ты лучше не рассказывай.

- Почему?

- Ребята и так смеются, что мы с тобой всё вдвоём делаем: и в школу ходим всегда вдвоём, и уроки учим вдвоём, и даже двойки получаем вдвоём. А теперь скажут: и на дежурстве проспали вдвоём.

- Ну и пусть, - говорю, - смеются. Что мне, легче будет, если только над тобой будут смеяться?