Песенный человек
Долганская сказка
края леса, у края тундры стояла, говорят, рубленая избушка. В ней женщина с тремя сыновьями жила. Два старшие сильные были, а младший — Куначжи его звали — всё на печи лежал. Не ходил совсем, не держали его ноги. Отчего так, сам не знал и мать не знала. А если и знала, ничего не говорила.
Мать всегда с Куначжи дома сидела, разве только за хворостом в лес сходит. А братья всё по лесу бродили, у речки дневали. Дичи добудут, рыбы наловят, сами наедятся, объедки домой несут. С утра уйдут, вечером вернутся.
Так и в тот день, с которого наша сказка начинается. Первый раз Куначжи проснулся, когда братья на тихой зорьке промышлять собирались. Дождался он, пока хлопнула за ними дверь в избушке, и опять уснул. Второй раз проснулся — снаружи буря бушует. Дверь избушки настежь распахнута, всё тепло выдуло, и печь уже остыла. Куначжи позвал мать, она не откликается. Хотел он сам слезть с печки, чтобы дверь закрыть, да не сумел, упал на пол. Бок ушиб, руку ушиб, однако пополз к порогу.
Дополз, опёрся о порог руками, глянул направо. Увидел подобные ворчливому тощему медведю буреломы, увидел подобные голодному изогнувшемуся волку кривые пни.
Посмотрел налево — свою мать увидел. Стоит она, за угол избушки держится, вверх глядит. Вдруг блеснула молния, грянул гром. Зажмурился Куначжи, а когда открыл глаза, матери уже нет на том месте, где стояла.
— Мама! Мама! — позвал Куначжи.
То ли послышалось ему, то ли ветер прошумел, то ли и правда мать ответила:
— Приходи ко мне, сынок!
— Куда приходить, мама? — закричал Куначжи.
Только ничего больше не услышал. Заплакал тут Куначжи. Кое-как дверь прикрыл, забился в угол, братьев ждёт.
К вечеру вернулись братья. В избе не топлено, в углу убогим щенком Куначжи свернулся.
— Куначжи, почему лежишь на полу? — спрашивают братья.
— Упал с печки.
— Почему в избе холодно?
— Ветер раскрыл дверь, тепло выдул.
— Где же мать?
— Не знаю.
И рассказал, что видел.
Выбежали братья из избушки, кругом обежали. Не нашли ни следа, ни знака. Ни с чем вернулись. Затопили печь, Куначжи накормили, поели сами и легли спать. Братья спят, Куначжи всю ночь проплакал.
Утром Куначжи говорит:
— Надо к матери идти.
— А куда идти? — спрашивают братья.
— Не сказала она, — отвечает Куначжи.
— Как найдёшь, если следа нет! Где искать?
— Может, я след увижу, — говорит Куначжи. — Посадите меня в сельницу и везите.
Старшие братья так и сделали. Посадили Куначжи в сельницу — корыто, над которым мать муку просеивала. Привязали к ней крепкий ремень и потащили младшего брата по лесу, по тундре.
Братья идут, под ноги себе глядят. Куначжи в сельнице сидит, по сторонам смотрит. В первый раз вольный свет видит! На западе видит землю с яркими цветами, с подобной кривому ножу осокой. На востоке видит землю с пестреющими лесами. На юге краснеют горы. На север глянет — там снега белеют.
Сколько дней так шли, столько ночей ночевали, а на трижды третий день подошли к старому, заглохшему озеру, что густо поросло высокой травой.
Куначжи говорит:
— Тут остановимся. Надо траву рвать.
— Зачем? — спрашивают братья.
— Потом увидите. Ну, начинайте, я пока посплю.
Спит Куначжи. Братья не столько работают, сколько
не работают. Куначжи проснулся — стоит высокая трава, как стояла, лишь кое-где проплешины виднеются. Младший брат говорит:
— Мало вы наработали. Верно, я только чуточку вздремнул.
— Какое там! Ты долго спал, — старшие отвечают,— а мы работали, не разгибались. Трава очень жёсткая, устали.
— Устали — поспите.
Братья повалились, захрапели. А когда глаза раскрыли — на сухом озере ни одной стоячей травинки не осталось. Вся сорвана, вся собрана, зелёной горой возвышается.
— Ну, отдохнули? — говорит Куначжи. — Теперь новая работа есть. Траву я всю повыдергал, не такая уж она жёсткая. Однако руки у меня заболели, спина заныла. Я спать лягу, а вы из травы верёвку вейте.
Второй раз Куначжи просыпается. Рядом братья лежат. Валяется возле них на земле маленькая, тоненькая верёвочка. А куча травы будто не тронута. Вздохнул Куначжи, сам взялся за дело.
Долго ли, коротко ли спали братья, долго ли, коротко ли работал Куначжи — разбудил их, когда в куче ни одной травинки не осталось. Толстая травяная верёвка три раза вокруг озера змеёй обвилась.
Удивились братья. Стало им стыдно. Спрашивают:
— Говори, что дальше делать?
— Вон видите дерево? Выкопайте его с корнями и принесите сюда.
Пошли братья. Скоро вернулись.
— Очень толстый ствол у дерева, — говорят, — глубокие корни, длинные ветки. Не можем его выкопать.
— Ну, подтащите мою сельницу к тому дереву.
Подвезли его братья. Куначжи толкнул дерево, оно
до земли наклонилось. Ухватил за нижние сучья, с корнями выворотил. Потом взял конец верёвки, привязал к вершине лежащего дерева, а дерево в небо швырнул. Летит оно всё выше и выше, корнями вверх, вершиной вниз. Травяную верёвку за собой тащит. Долетело дерево до неба, вросло в него корнями. С вершины его верёвка свисает до самой земли.
Удивляются братья: откуда у худоногого Куначжи, что век на печи пролежал, столько силы? А Куначжи говорит:
— На Земле следа нашей матери нет. Значит, на небе она. По этой верёвке подымемся.
Опять удивляются братья: откуда у худоногого Куначжи, что белого света не видел, столько ума?
Полезли все трое. Лезут. Братья себе ногами помогают. Куначжи только руками перебирает.
Поднялись на небо. Куначжи смотрит — бегут во все стороны серебряные дороги, блестят, переливаются под солнцем. А братья кругом себя глянуть боятся, всё вниз, на землю, смотрят. Куначжи говорит:
— Надо идти мать искать!
— Никуда мы не пойдём, шагу не ступим. Тут хоть верёвка к земле тянется, не так страшно.
— Что ж, — сказал Куначжи, — придётся мне самому идти. По этим красивым дорогам, может, пойдут мои ноги.
Подполз к серебряной дороге, встал на неё. Встал, стоит, держат его ноги. Потом шаг ступил, другой... И пошёл, как будто весь свой век ходил. Только раз обернулся, братьям крикнул:
— Ждите меня здесь три года. Если жив буду, вернусь. Если хоть на один день опоздаю, — значит, в живых меня нет. Тогда спускайтесь по верёвке на землю. Вспоминайте меня добром.
— Хорошо, будем ждать три года, — ответили братья. А друг другу сказали: — Видно, не простой человек наш Куначжи, а мы и ведать не ведали!
Развели они костёр, сели у огня, приготовились ждать три года.
Идёт Куначжи по серебряной дороге. Сколько дней, сколько ночей идёт, только он один знает. Наконец до перекрёстка дорог дошёл. Смотрит — стоит маленькая избушка. Стены у неё серебряные, крыша серебряная. Вертится-крутится избушка, то одна сторона её на солнце блеснёт, то другая. А у избушки сидит красавица. Лицо у неё белое, как летнее облачко, щёки нежные, как тучка на восходе.
— Куда идёшь? — спрашивает красавица у Куначжи.
— Ищу свою мать, — отвечает он.
— Напрасно ты её здесь ищешь, — говорит девушка. — Что тут делать женщине с Земли? Оставайся в моей избушке или назад иди.
— У тебя не останусь и назад не пойду, — говорит Куначжи. — Мать меня звала. На Земле я следов её не нашёл, значит, здесь должна она быть.
— Может, так, может, не так, — сказала девушка. — Позади тебя дорога длинная, впереди ещё длинней. Зайди в избушку, отдохни, поешь.
Послушался её Куначжи, вошёл в избушку. Поел, чем девушка его угостила, отдохнул немного и опять в путь собрался.
Девушка ему на прощанье сказала:
— Нету здесь твоей матери. Если мне не веришь, спроси у моей старшей сестры. А идти к ней надо по дороге, что направо ведёт.
Пошёл Куначжи направо. Шёл, шёл и пришёл к избушке. Если бы Куначжи сам дорогу ногами не мерил, подумал бы, что на месте стоит, до того избушки похожи. И девушка подле неё такая же красивая. Только щёки у этой девушки не нежные, как облачко на утренней заре, а яркие, как туча на закате. Глаза у неё мерцают, словно первая звезда в темнеющем небе.
Рассказал ей Куначжи, куда идёт, кого ищет.
Девушка ввела его в избушку, накормила, напоила, потом сказала:
— Не напрасно ты мать ищешь. Здесь она, её злой Гром с земли унёс, взаперти держит. Хочешь освободить, убей Грома.
Тут она сняла со стены острый меч, Куначжи подала.
— Иди всё прямо, никуда не сворачивай. Увидишь сполохи, тоже не сворачивай. Увидишь всадника на белом быстроногом коне, тут остановись. Это и есть Гром, твой обидчик. Он с коня соскочит, подойдёт к тебе, а ты ударь его мечом.
— Не побоюсь! — сказал Куначжи и пошёл по дороге.
Шёл, шёл, смотрит: играют впереди сполохи. Меняют цвет с красного на зелёный, с синего на жёлтый. Если вглядеться, чего только в них не увидишь: и леса, и горы, и луга с цветами, и озёрные края. Смотрит Куначжи, однако не останавливается, дальше идёт.
Вдруг показался всадник на белом коне. Изо рта коня огонь пышет, из ноздрей искры летят. Тут Куначжи остановился. И всадник коня остановил, соскочил с седла, подошёл. Выхватил меч Куначжи, как девушка ему говорила, и ударил всадника.
Блеснуло что-то, загремело раскатами. Куначжи меч из рук выпустил, упал лицом вниз, ничего больше не помнит. Долго ли лежал, мало ли лежал, тоже не знает. Наконец открыл глаза — кругом ничего нет, расстилается белый снег, сколько глаз хватает.
— Тут мне, видно, и погибнуть! — сказал Куначжи.
— Так тебе и надо! — раздался голос над белой равниной. — Не спросил, не сказал сам, чего хочешь, а меч поднял! Дочерей облаков послушался, а они тебя обманули.
Замолк голос. Такая тишина настала, что слышно, как снежинки пересыпаются. Встал Куначжи, побрёл по глубокому снегу. Ноги в сугробах вязнут, хоть ползи, как двадцать лет ползал. Упадёт — тонкий наст руки до крови режет. Совсем выбился из сил Куначжи.
— А ведь и вправду погибну здесь! — говорит себе.
— Погибнешь! — сказал тот же голос.
Куначжи выпрямился, кулаком невидимому погрозил.
— Не погибну! Мать я должен найти. Она меня звала, может, плохо ей.
— Не надо было дочерей облаков слушаться! — опять сказал голос. — Ты виноват.
— Так ведь мать не виновата! — закричал Куначжи.
— Это ты правду сказал, — ответил голос. — Тогда иди. Увидим, твёрдо ли ты решился.
Куначжи идёт. Снега меньше стало, кое-где земля виднеется. Ногам легко ступать. Обрадовался Куначжи — теперь дойдёт он!
И вдруг заблестело, заплескалось перед ним озеро. Большое озеро, ни вправо, ни влево берега не видно, а впереди чуть чернеет берег. Не замёрзло озеро, вал по нему ходит, ветер с гребней пену срывает.
Остановился Куначжи, что делать, не знает. Потом сказал:
— Путь к матери не назад, а вперёд лежит. Только как по воде пойду, утону ведь!
И прислушивается — не даст ли какого совета голос. Нет, молчит голос. Видно, надо самому решаться.
— Будь что будет, пойду!
Тут голос сказал:
— Иди, не утонешь.
Ступил Куначжи ногой на воду — ногу не замочил. Ступил другой — твёрдо. Под его ногами вода льдом становится, на шаг впереди замерзает, на шаг позади опять плещется. Так Куначжи всё озеро пересёк. Вышел на берег — перед ним дорога лежит, гладкая, серебряная.
Быстро зашагал Куначжи. По гладкой дороге будто сами ноги его несут. Вон и сполохи вдали. Отливают красным, синим, зелёным, каждый миг меняются. То словно леса встают, то горы вздымаются, то открываются широкие реки...
Дошёл до самых сполохов Куначжи, до того места, где встретил всадника на белом коне. Остановился, не знает, то ли тут ждать, то ли дальше идти. Постоял — нет никого, дальше пошёл.
Сколько прошёл, Куначжи не считал и мы не мерили. Наконец увидел просторный дом с восемьюдесятью окнами. Подошёл он к нему, с десятью золотыми балками высокий порог переступил. Очутился на золотом полу, по которому с приглядкой ходят, на цыпочках переступают. Красивый дом, с нарядной карнизной печью, с певучей скамьёй, с говорящей сказки лежанкой.
Тут выбежала к нему женщина, закричала:
— Куначжи пришёл! Сыночек мой пришёл на своих ногах!
Куначжи смотрит, глазам своим не верит — и мать его это, и нет. Красавицей она стала, какой, видно, смолоду была. Куначжи её такой не помнил. А голос ласковый сразу узнал.
Мать сына на певучую скамью усадила, сама рядом села. О том говорить стали, что Куначжи знал, мать не знала. Рассказал Куначжи, что с ним было, что видел, что слышал, что делал. Всё выслушала мать, потом головой покачала:
— Ох, сыночек, нехорошо ты сделал! Ты отца своего убить хотел!
— Как отца? — закричал Куначжи.
Мать сказала:
— Всё тебе расскажу, ты послушай.
И стала она говорить, о чём сама знала, о чём Куначжи не знал.
Много лет назад это было. Мать кочевала с мужем своим и двумя маленькими сыновьями. По лесу на оленях они ехали. Вдруг напал на них медведь. Мужа насмерть придавил, на мать бросился. Тут бы ей конец пришёл, да загремел среди ясного неба гром, слетела молния, убила медведя. А перед молодой женщиной появился всадник на белом коне. Начал он заботиться о ней и её детях, не дал им от голода, от холода пропасть. Прожили так год, и родился у них мальчик Куначжи. Стал Гром в дорогу собираться, сказал, что не может больше оставаться на Земле, к себе на небо должен вернуться. Целый год грозы нигде не было, плохо это для всего растущего, для всего живущего. Пообещал прийти, когда сможет. И приходил. Три раза за эти годы приходил, всё с собой звал. А куда пойдёшь, когда сын худоногим родился, как его бросишь! В последний раз Гром ей так сказал, так уговаривал: «Сын наш вырос. Если любит тебя, станет искать. Доберётся до неба, тут я ему помогу, будут его ноги ходить, не зная усталости». Женщина послушалась мужа, унёс он её. Только и успела она крикнуть: «Приходи ко мне, сынок!»
— Это я слышал, мама, — сказал Куначжи. — Вот я пришёл к тебе.
— Хороший ты сын у матери, — сказала женщина.— А что отец скажет, надо его спросить.
— Где же он, мама?
— Не знаю, где сейчас. У него дел-забот много.
Стал Куначжи жить с матерью в просторном доме
с восьмьюдесятью окнами. Дрова ей рубил, воду носил, во всём помогал.
Однажды на рассвете услышал Куначжи тяжёлые раскаты. Затряслись стены, золотые балки золотым звоном зазвенели. Потом разом всё стихло. Куначжи подумал:
«Верно, это мне во сне почудилось!»
И опять заснул. А уже когда солнце поднялось, пришла мать, сказала:
— Вставай, сынок, твой отец на белом коне домой вернулся. Тебя зовёт.
Пошёл Куначжи к своему отцу Грому. Гром ему говорит:
— Оказался ты добрым сыном. Теперь сам выбирай: хочешь — с нами живи, хочешь — на Землю возвращайся.
Куначжи отвечает:
— Вижу, матери хорошо живётся. Защитник ей не нужен. А земному человеку на Земле лучше. И братья меня у края неба ждут. Я им пообещался через три года вернуться.
— Верные ты слова сказал, — говорит Гром. — Иди к братьям. Только сначала выбери из того, чем я владею, себе долю.
Три амбара стояло на широком дворе у Грома. Гром подвёл Куначжи к первому амбару, двери перед ним открыл.
Глянул влево Куначжи — замерцал у него в глазах лунный блеск. Глянул вправо — ослепил его солнечный блеск. Это груды серебра, груды золота у Грома в амбаре лежат.
— Бери, сколько унесёшь, — сказал Гром.
Куначжи головой покачал.
— Не надо мне золота, не надо серебра.
— Значит, не хочешь богатства? — говорит Гром и ведёт его к другому амбару.
В том амбаре семицветные радуги в углу свалены, молнии белым и малиновым огнём светят, ветры из кожаных мешков рвутся.
Куначжи и тут головой покачал:
— Нет, отец, и отсюда ничего не возьму. Да тебе и самому это нужно.
— И могущества, значит, не хочешь, — отец сказал. — Ну что ж, сам я тебя подарком наделю. Тот подарок в третьем амбаре.
Удивился Куначжи: совсем пуст третий амбар, только посредине лежит палочка небольшая с тремя сучками. Поднял палочку Гром, отдал Куначжи, сказал:
— Когда скучно тебе станет, когда тоска на душу ляжет, вынь любой сучок, посмотри в дырочку. И в беде тебе эта палочка поможет.
Попрощался Куначжи с отцом, с матерью попрощался и отправился в обратный путь.
Быстро шёл, к братьям спешил. Ноги его устали не знали. Вот уже сполохи перед глазами из цвета в цвет переливаются. Куначжи только самую малость на них полюбовался, дальше спешит. Серебряная дорога перед ним расстилается, будто сама из-под ног назад убегает.
Дошёл до избушки. Вертится-крутится она, то одна сторона, то другая блеснёт. Сидит перед избушкой старшая сестра, дочь облаков. Куначжи ей говорит:
— Хочу у тебя спросить, знала ли ты, что Гром мой отец, что мать жена ему?
— Знала, — отвечает девушка.
— Зачем же ты мне меч дала, правды не сказала? Ведь я мог отца убить, мать вдовой сделать!
— Теперь скажу тебе правду. Не должен был Гром земную женщину себе в жёны брать. Не место ей на небе. Вот почему я тебе в руки меч дала, почему тебя научила его на Грома поднять.
— Моя мать никому зла не желает и тебе не желала.
— Может, и так, — сказала дочь облаков. — А только что сделано, то сделано. Гром мне теперь не простит. Возьми меня с собой на землю.
— Что ж, — ответил Куначжи. — Если хочешь, пойдём.
Пошли вдвоём. Долго ли, коротко ли идут, дошли до той серебряной вертящейся избушки, где младшая дочь облаков живёт.
— Куда идёшь? — спрашивает младшая сестра у старшей.
— На землю иду, хочу там пожить.
— Возьми и меня с собой.
Теперь втроём идут. Куначжи быстро шагает, девушки по серебряной дороге скользят, будто летят над ней.
Наконец до братьев дошли.
Братья уже в путь собираются, костёр потушили.
— Разве три года миновали? — Куначжи у них спрашивает.
— Всего три дня осталось. Мы уже думали, ты погиб. Чего зря время терять! — отвечают братья.
А сами с красавиц глаз не сводят.
Стали по верёвке вниз спускаться. Первыми красавицы, потом старшие братья. Куначжи ждёт, пока все ногами земли не коснутся.
Спустились красавицы, спустились братья. Куначжи наверху только за верёвку схватился. Братья на красавиц посмотрели, друг на друга глянули. Старший среднему шепнул:
— Пускай Куначжи на небе останется. Разве плохо ему там? А мы на красавицах женимся.
Пока средний брат успел головой кивнуть, старший уже верёвку поджёг. Высохла травяная верёвка за три года, побежал по ней огонёк, будто жёлтая птичка крылья расправила, вверх полетела.
Куначжи по верёвке вниз спускается, огонёк по верёвке вверх бежит. Как раз на середине встретились. Тут потух огонёк. Остался Куначжи между небом и Землёй.
Посмотрел вниз. Далеко Земля, а всё-таки видно, как братья с красавицами прочь убегают. Висит Куначжи, что делать, не знает. Ветер его раскачивает, дождь сечёт. Вдруг вспомнил Куначжи про подарок отца своего, Грома. Взял палочку, приставил к верёвке. Расти стала палочка, до самой Земли дотянулась. По ней и спустился Куначжи.
А палочка какой была, такой опять сделалась. Сел Куначжи на траву, палочку на колени положил. Стал вспоминать, что давно было, что недавно случилось. До двадцати лет кормили его братья и о матери заботились. А сейчас обманули, зло против него замыслили. Обо всём забыли, увидев красавиц. Даже про мать не спросили, — нашёл ли её Куначжи, плохо ли, хорошо ли ей? Дочери облаков — они сами что облака переменчивы. На них Куначжи не в обиде, они уже его обманывали. А братья?.. На братьев Куначжи, как на себя, надеялся.
Скучно ему стало, тоска на душу легла. Вдруг палочка будто сама на его коленях перекатилась. Вспомнил Куначжи, что отец говорил. Взял палочку в руки, вынул верхний сучок, посмотрел в дырочку. Разом обо всех своих думах забыл. Смотрит, оторваться не может. Увидел Куначжи широкую тундру, ненецкие чумы, нарты, оленей. Чумов много, оленей не сосчитать. В расшитых одеждах люди, мясо едят, в бубны бьют, веселятся... И у Куначжи на душе стало весело, легко стало.
Вложил он верхний сучок на место, средний сучок вынул. Увидел горные места, увидел лесные места. Узнал, как живёт народ хантэ, как народ эвенков живёт-охотится. Как пушнину они добывают, как перегоняют оленьи стада с пастбища на пастбище. Трудятся, не жалея сил, зато и повеселиться умеют. Возле чумов игры играют, борются, смеются... Смотрит Куначжи, и так ему самому весело, будто он с ними вместе наперегонки бегает, оленей арканом ловит, из луков в цель стреляет.
Потом вынул третий сучок. Увидел вековую тайгу. По тайге река Енисей течёт, широкая река, глубокая. Лодки плывут, пароходы. На пароходах русские люди. Выгружают они товары на таёжные берега — красивые материи, муку, вино. А люди, что живут в лесах, несут им пушнину. Грузят на пароходы мамонтовые бивни, оленьи шкуры, песцов, горностаев, выдр, белку... Русские люди вино пьют, вином угощают, песни поют... А пароходы бегут вверх по течению, вниз по течению. Дым из их труб валит, над тайгой стелется.
Нагляделся Куначжи, налюбовался. Задумался. Потом песню запел. Всё, на что насмотрелся, в песне рассказывает.
— Однако, — сказал себе, — я песенным человеком стал! Если сам побываю в тех местах, что видел, ещё лучше петь буду.
Встал Куначжи, палочку под мышку сунул и пошёл. Где только не побывал, где только свои песни не пел, каких краев своими ногами не измерил, с какими людьми словом не перемолвился!..
А однажды на долгом песенном пути повстречались ему братья. Бегут братья, что под ногами, не видят, всё вверх смотрят. Споткнутся, упадут, глаз от неба не отрывают. А по небу два лёгких облачка плывут. Это за ними братья гонятся.
— Что, — спрашивает Куначжи, — и вас дочери облаков обманули?
— Обманули! — отвечают братья. — Бросили нас, а не отпускают, за собой манят.
И опять бежать пустились.
Пожалел их Куначжи, да что сделаешь! Дальше пошёл.
Сто лет живёт, весь век песни поёт, людей радует.