Славный богатырь с длинным именем и злая Нэгэй-тугут
Якутская сказка
или, говорят, рассказывают, старик со старухой. В большой юрте жили. Тридцатью слюдяными окнами она на все стороны смотрит, тройная кровля, тройные стены от стужи и жары старика и старуху оберегают. На гладком и чистом дворе коновязи стоят с резными украшениями. К ним статных коней привязывают, а пёстрых и рыжих коров не привязывают, они сами на лесных полянах пасутся. Всего у старика и старухи вдоволь. Люди завидовали, говорили: «Хорошо им, всем богаты!». А того не говорили, что старик и старуха и годами богаты — по восемьдесят лет каждому. Не гнулись их спины, ослабели ноги, глаза потускнели. И детей у них не было. Некому их важную старость покоить, ласковое слово сказать, за хозяйством присмотреть.
А раз заболели оба. Лежат в своей большой юрте, встать не могут. Еды полно — они чуть от голода не пропали, питья много — они чуть от жажды не умерли, дрова запасены — чуть не замёрзли.
Старуха жалуется:
— Что с нами будет, если долго проболеем?! Был бы сын, он бы помог. Была бы дочь, она бы позаботилась.
Старик ничего ей не ответил. Перемогся, встал. Взял толстую, суковатую палку, подпёрся ею, пошёл на поляну в лесу.
Бывает так — на празднике Ыссыах — на весеннем празднике кумыса — соберутся девушки, наряженные в платья с серебряными украшениями. Наплясавшись, наигравшись, возьмутся за руки, шепчут одна другой: «Смотри, какой парень хороший!» — «Нет, вот тот лучше!» — вторая шепчет. А третья вдруг скажет: «Ах, подруженьки, не подслушал бы нас кто!» Испугаются девушки, опустят руки, разбегутся в разные стороны, будто не шептались. Так разбежались золотистые тонкие берёзки по той поляне, на которую старик пришёл.
А посредине поляны стояла священная большая берёза. Кора у неё чернёного серебра, берёста светлого серебра. Ветви её широко раскинулись, вершина под небеса уходит. Подошёл старик к этой берёзе, постучал по стволу суковатой палкой, начал говорить:
— Ичытэ, в берёзе живущая, покровительница нашего рода, ты нам много хорошего сделала. Богатство дала, долгую жизнь у неба выпросила. А на что нам богатство, если некому его оставить? Зачем долгая жизнь, если никто в конце пути нас не утешит? У других людей есть дети, только у нас нет. За что ты на нас рассердилась? Дай нам сына! Ты же можешь дать!
Тут раскрылась берёза и вышла из неё красивая женщина, старику улыбнулась.
— Старик, глядя на тебя, стонут и плачут лес и горы. Даже небо затуманилось, из туч горькая вода льётся. Не печалься, слушай, что я скажу. Через три дня поднимется буря с дождём и градом. Вы со старухой запритесь в юрте, никуда не выходите. На четвёртый день, когда стихнет буря, приходи сюда на поляну. Упавший с неба чёрный камень увидишь. Запряги тридцать быков, привези чёрный камень в юрту, положи на соболий мех. Ещё через три дня расколется камень, выйдет из него мальчик. Это и будет твой сын!
Сказала так женщина, отступила на шаг, в берёзу вошла. Опять на серебряной коре дерева даже царапинки не видно, глянешь — не поверишь, что женщина из ствола выходила.
Старик вернулся в юрту, ничего старухе не говорит. А когда через три дня поднялась буря, сказал ей:
— Ты не бойся, буря нам радость принесёт.
Старуха заворчала:
— Какая там радость! Деревья ломает, градом бьёт, как бы наш скот не побило...
Наконец кончилась буря, солнце выглянуло. Старик из юрты вышел. Хоть и старые у него ноги, а быстро донесли до поляны. Оглядел поляну — нигде камня не видно. Неужели Ичытэ, в берёзе живущая, обманула!?
Присмотрелся получше — лежит камень, только глубоко в землю ушёл. Старик, как велено было, пригнал тридцать быков, запряг в камень, к юрте своей приволок. Там на соболий мех положил. Сам сел у камня и старуху рядом посадил. Сидят, с камня глаз не спускают.
День прошёл, и ночь миновала, и ещё день, и ещё ночь. Камень лежит, как лежал, не шелохнётся. А на третий день застучало, заскрежетало что-то в камне, загремело раскатами. Да так, что старик и старуха без памяти упали.
Когда очнулись, голову подняли, увидели, что сидит на полу, играет осколками разбитого камня маленький мальчик. А рядом лежит золотая уздечка да как толстая змея свилась ремённая плеть. Волосы у мальчика золотые, тело серебряное. Старуха к мальчику бросилась, на руки его взяла. А старик сказал:
— Это Ичытэ, женщина, живущая в берёзе, нам сына послала. Я у неё выпросил!
Рос мальчик быстро, как вырастает на небе грозовая туча. Даже того быстрее — как лесной пожар рос. За один год будто за пять лет прибавлял в росте и в силе. Стали руки у него твёрдые и крепкие, как узловатое дерево на крутом каменистом склоне. Стали ноги стройные, как ствол сосны. В плечах широк, в бёдрах узок, ростом повыше молодой осины, чуть пониже лиственницы.
За скотом ходил, колол дрова, юрту топил, во всём помогал отцу и матери. Хорошим был сыном.
Только смотрят родители, скучен сделался сын. Радостна его жизнь, а он ходит сумрачный, как осенний вечер.
— Что с тобой, сынок? — спрашивает отец. — Чего тебе не хватает?
Сын отвечает:
— Всё у нас есть, всего вдоволь. Одного не достаёт — коня по мне, по моей силе. Вы о себе думали, не обо мне, когда ребёнка себе выпрашивали, сына себе вымаливали. Если бы обо мне думали, попросили бы и коня!
— У нас коней много, — отец отвечает, — бери любого.
— Разве это по мне конь! Мне такого надо, чтобы одним прыжком через высокую гору мог перескочить, через широкую реку перемахнуть!
— Нет у нас такого коня, какой тебе нужен. Только и есть золотая уздечка да девятисаженная ремённая плеть с рукояткой в тридцать пудов. А о коне проси Ичытэ, что живёт в большой берёзе на поляне.
Взял юноша плеть, взял уздечку, пришёл к берёзе. Постучал по ней концом плети, сказал:
— Ичытэ! Нехорошо ты сделала. Бросила меня на землю, вырос я, стал бы богатырём, да какой же богатырь без коня! Как мне дальше жить, ответь! Дай коня, какого мне надо!
Раскрылась берёза, серебряная её кора разошлась на две стороны. Появилась перед юношей красивая женщина. Брови у неё сдвинуты, сердится она. Так начала говорить, такие слова сказала:
— Верно вкусно ты ел и пил у стариков, мягко спал, горя не чувствуя, заботы не зная! Что так поздно о коне вспомнил, раньше надо было! Есть у тебя конь, давно тебя ждёт. Иди теперь сам его ищи.
Закрылись берёзовые створки, исчезла женщина. А юноша топнул ногой, прыгнул, разом очутился за семьдесят вёрст от поляны. Там на большом лугу пасся табун лошадей. Стал юноша ходить между ними, высматривать своего коня. Хорошие есть кони, а всё ему не нравятся. Тогда он так подумал, так сказал:
— Брошу я свою узду. Если конь мой тут, узда на него падёт.
Упала узда на самого худого, заморённого жеребца. Шерсть на нём свалялась, от грязи не разобрать, какой масти. Понурил голову конь, еле на ногах стоит, вот-вот дух испустит.
Рассердился юноша, закричал, засвистел, закружился.
— Такого ли мне надо коня, что сейчас издохнет!
Опять вверх кинул узду. Опять она на спину того же коня упала.
Ещё больше рассердился юноша.
— Лучше ему голову свернуть, чем на него сесть, себя опозорить!
Схватил жеребца за шею крепкими руками. Вдруг конь заговорил человечьим голосом:
— Глупец ты бессовестный! Видно, хорошо тебе жилось у отца с матерью, мягко ты спал, сладко ел и пил. Обо мне ни разу не вспомнил. А я в это время на снегу замерзал, жевал тальниковые прутья да горькую осину обгладывал. Такой ли хозяин нужен богатырскому коню?!
Стыдно стало юноше, сказал он:
— Прости меня, будущий верный помощник! Виноват я перед тобой. Теперь всё сделаю, как ты велишь.
Конь отвечает:
— Есть за семью холмами, за тремя лесами горячее озеро, что и в лютую стужу льдом не покрывается. По его берегам растёт восьмиветвистая сочная трава. Туда и отведи меня.
Юноша надел на коня золотую узду, взял за повод и топнул ногой. Мигом очутились оба у незамерзающего озера. Тут конь сказал:
— Оставь меня здесь одного. Через три дня приходи.
Еле дождался юноша конца трёх суток. Днём солнце глазами провожал, ночью по звёздам время мерил.
Опять пришёл к озеру. Видит статного могучего коня, белого, как кипящее молоко, с волнистой гривой, с развевающимся хвостом. Глазам своим не поверил — тот ли это конь?!
А белый конь подошёл к нему, сказал:
— Что, мальчишка, не узнал меня? А ведь ты меня задушить хотел. Теперь попробуй, сядь на такого, как я!
Юноша надел на коня узду, разбежался, подпрыгнул, да не достал до его спины. Заржал конь, словно засмеялся, гривой тряхнул.
— Ещё раз прости, мой товарищ. Забудь, что я обидел тебя, — просит юноша.
— Прощаю, — конь ответил. Передние ноги подогнул, на колени перед юношей опустился.
Тут-то юноша сел верхом на коня. Конь взвился на дыбы, прыгнул раз, прыгнул второй. Оказались они во дворе у родного порога. Богатырь соскочил с коня, вошёл в юрту, отцу с матерью сказал:
— Нашёл я себе коня, теперь дайте мне имя, родители!
Задумались старики, потом мать сказала:
— Будешь ты богатырём, таким человеком, которого никто обидеть не посмеет, никто не осилит. Будешь ты носить красивое длинное имя, зваться Эрбях-юрдюгер-сэттэте-эрте-ербэхтэй-бергэн!
С этого дня стал юноша таким весёлым, что даже корм скоту задавал с песнями. От того и старикам весело на душе. Так жили.
Однажды утром пошла мать к озеру зэ водой. Видит — плавает по озеру золотая люлька, а в ней лежит маленькая девочка, такая прекрасная, словно она красотой трёх долин рождена, молоком лосихи вскормлена.
Старуха подобрала на берегу корявую ветку, зацепила люльку, подтянула к берегу. Домой принесла, мужу сказала:
— Смотри, какую я девочку нашла!
Старик ответил:
— Сын у нас есть, теперь и дочка будет!
Скоро вернулся домой молодой богатырь, старики ему девочку показывают.
— Порадуйся с нами! — говорят. — Озёрная вода нам дочку принесла, тебе сестру. Ещё веселее в нашем доме будет!
Взял юноша девочку на руки, к двери, к свету поднёс. Осветило их яркое солнце. Видит он — его тень на земле лежит, а девочка тени не отбрасывает. Нахмурился богатырь, темнее безлунной ночи стал.
— Не человек эта девочка, — сказал, — абаасы она! Злой дух! Разве сами не видите? Отнесите её, откуда взяли. Не то беда будет.
Мать рассердилась.
— Не может быть того, что ты говоришь! Я её уже полюбила. Она зрачок глаза моего — глянь на неё, сердца моего кусочек, стучащего в груди!
Пожалел свою мать юноша, ничего больше не сказал.
Растёт девочка быстро, поднимается, как кислое тесто на опаре. Старики её ласкают, балуют. Богатырь в её сторону не смотрит.
Как-то чистил он коней, вдруг слышит — за спиной будто кто-то топориком лёд колет. Оглянулся, видит — бежит к нему их девочка. Только она ли это? На одной железной ноге, с одной рукой, с белёсым, как замёрзшая вода, глазом. Шубка на ней восьмигранная, железная, от каждого прыжка звенит.
«Конечно, абаасы она! Горе всему нашему дому принесёт! — подумал богатырь. — Говорил же я матери, да она не верит!»
А девочка всё скачет к нему.
— Вот, братец, пришла тебе помогать!
— Не подходи ко мне, абаасы! — закричал богатырь.
Она засмеялась, будто по железу ножом провели.
Тут богатырь взмахнул плетью. Просвистела плеть, железное ухо абаасы покорёжила. Вскрикнула девочка, назад повернула.
Богатырь вычистил лошадей, пришёл в юрту. Мать на него набросилась:
— Что ты делаешь, бессовестный! Растёт наша дочка первой невестой по всему краю, по всему свету. В своё время самые хорошие женихи свататься к ней приедут. А ты такую красоту уродуешь! Посмотри на её беленькое ушко, что ты, безжалостный, плетью рассёк.
— И смотреть на железную абаасы не хочу! — сказал богатырь. — Где ваши глаза? Даже на ярком солнце она тени не отбрасывает. Ослепли вы, что ли?
— Так нежна она, — отец заступается, — что солнце её насквозь просвечивает. Потому и тени нет.
Махнул рукой богатырь, вышел из юрты. Сел на своего молочно-белого коня, весь день по лесу скакал. Только к вечеру утих его гнев, улеглась обида. Вернулся домой.
Утром пошёл сено задавать коровам. Опять девочка явилась. Одноногая, однорукая, одноглазая, какой её родители не знали, какой лишь богатырь видел. Шире вчерашнего размахнулся он плетью, хотел убить абаасы, да увернулась она. Только концом плети погнуло её железный мизинец. Покрутилась абаасы на железной ноге, снова стала девочкой, с плачем побежала в юрту.
Когда богатырь туда вернулся, и отец и мать с бранью на него накинулись. Поносить его стали, кричать, что он любимой их девочке беленький мизинчик сломал. Потом бить его принялись... Хоть и много сильнее их богатырь, но терпит побои. Как поднять руку на родителей!
Накричались отец и мать, устали и выгнали сына вон из юрты. Впервые в жизни он ночь не дома ночевал. До рассвета пролежал под открытым небом рядом со своим конём.
Ранним утром подошёл к юрте, в дверь постучал. Просит отца и мать:
— Выйдите ко мне попрощаться, ухожу от вас.
Старики из-за двери отвечают:
— Убирайся, куда хочешь! Не выйдем к тебе.
— Ну что ж, уйду и так, — богатырь вздохнул. — Только помните: дочь, что вы больше меня любите, беду вам принесёт. Злая она абаасы, берегитесь её.
Потом на поляну пошёл. Вызвал Ичытэ из берёзы, так ей сказал:
— Покидаю я этот край. Не могу терпеть обиду. Меня не будет, кто позаботится о моих стариках, если не ты? Оберегай их от злой абаасы. Прошу тебя!
Ичытэ опечалилась.
— Не дано мне силы с абаасы бороться. Она Нижнего мира злое порожденье. Рада бы стариков от беды уберечь, да не знаю, смогу ли?
Попрощался с Ичытэ богатырь, свистнул своего коня, вскочил на него и поехал прочь. Держит свой путь на полуденную сторону.
Ехал он лето, ехал зиму. Не ел, не пил, ни разу с коня не слез.
Вдруг видит — стоит одинокая юрта. Постучал богатырь, вошёл.
В очаге важный огонь седой бородой колышет, а у огня сидят, греются старик и старуха. Старик спросил:
— Откуда едешь, куда путь держишь?
— Еду с полночной стороны, на полуденную путь, держу.
— Где твои родители?
— Были у меня отец и мать, а теперь не стало.
Старик к жене повернулся.
— Надо накормить дорогого гостя.
— Уже несу, — отвечает старуха и поставила перед богатырём маленькую чашечку.
Обиделся богатырь.
— Видно, в вашем краю принято над гостем смеяться. Ведь целый год не ел.
— А ты попробуй сперва съесть то, что в чашку положено,— засмеялась старуха. — Потом скажешь, хватило ли? Если мало, ещё подбавлю.
Начал богатырь есть — в чашечке не убавляется, не прибавляется. Целый день ел, к вечеру последний кусок проглотил. Опустела чашка.
Старик говорит:
— Вижу, ты настоящий богатырь! Теперь ложись, отдохни.
Семь дней и семь ночей проспал богатырь. А когда открыл глаза, увидел, что старик и старуха сидят над ним, с любовью на него смотрят. Потом старуха заговорила:
— У тебя отца-матери нет. У нас сына. Оставайся с нами. Когда мы умрём, ты наши глаза закроешь. Всё себе возьмёшь, что у нас есть.
— Если хотите, поживу у вас, — отвечает богатырь. — Долго ли, сам не знаю.
Живёт богатырь не день, не два у старика и старухи. Встанет на первом рассвете, скажет:
— Не испачкался ли я в тёмной ночи, долгую ночь проспав?
Умоется водою светлого озера, коня вычистит, покормит, на охоту отправляется.
В богатом густом лесу бродил. Вершил самосуд над медведями, в обнимку с ними дрался. Сдирал с них мягкие шкуры себе и старикам на постель. Из волков убивал лучших, с чёрными полосками на передних лапах. Сохатых за ноздри во двор приводил. Вот какой богатырь был, говорят, славный богатырь с длинным именем Эрбях-юрдюгер-сэттэте-эрте-ербэхтэй-бергэн!
Только однажды едет он с охоты домой, конь повернул к нему голову, зубы оскалил, такие слова сказал:
— Уйду от тебя, пожалуй, найду богатыря получше! На охоте любой якут не хуже тебя отличится. А где твои дела богатырские? Над кем победу одержал? Кого защитил?
Стыдно стало богатырю. Сделалось его лицо багровым, как восходящая луна. Ничего он коню не ответил.
А домой вернулся, бросил добычу в угол, сказал старикам:
— Шкуры класть негде — полы застланы, вешать негде — стены увешаны, мясо убитых зверей за три года не съесть. Некуда мне силы девать, и конь мой застоялся.
Услышали это старики, заплакали.
— Не уходи от нас, — сказала старуха. — Есть для тебя невеста хорошая у нас на примете.
Пожалел богатырь стариков. И о невесте задумался. Остался в юрте.
Ночью услышал — шепчутся старики.
— Ты зачем про невесту сказала? — попрекает старик.— Разве найдёшь в нашем пустынном лесном краю достойную девушку, равную красотой его силе? Не с молодой же берёзкой ему обручаться, не на лохматой же медведице жениться!
— Всё так, — шепчет старуха в ответ. — Само лживое слово вырвалось. Мочи нет с ясным солнцем расстаться. Уйдёт он, опять темно в нашей юрте станет!
Лежит богатырь, думает:
«Верно конь говорил: не затем моя сила выросла, чтобы в начале пути, никакого подвига не свершив, камнем лежачим лежать, деревом, растущим на месте, расти, стоячей водой в гнилых берегах колыхаться. Да и не затем к этим добрым людям пришёл, чтобы в их сердце обиду по себе оставить».
Утром не встал с постели, лежит, стонет. Старики к нему подошли, говорят:
— Горяч он, словно железо, что кузнец куёт! Тяжело, видно, заболел.
Старуха над ним хлопочет, кормит — не ест, поит — не пьёт.
Три дня пролежал, потом глаза открыл, сказал:
— Смертное время моё пришло, последний день ко мне прикоснулся. Похороните меня в серебряной могиле, посадите на ней золотые цветы. На коня белого наденьте его золотую узду, отпустите на волю.
Сказал и умер.
Всё сделали старики, как богатырь просил. В неутешной печали похоронили его, как он велел.
А богатырь не умер, рассказывают, только прикинулся мёртвым, говорят. Прорыл себе ход в тёмной сырой земле, на белый свет вышел. Очутился в краю, где солнце всегда сияет, месяц всегда без ущерба, кукушки не перестают куковать, трава не желтеет, деревья не валятся, вода в реках и озёрах не убывает, не улетают гуси, не бросают гнёзд журавли. В такой стране из-под земли вышел.
Хорошо кругом, радоваться бы! А у богатыря в жилах кровь толчками бьётся, на подвиг посылает. В сердце жалость велит назад вернуться — обманом ведь он от стариков ушёл. Но не вернулся, сказал себе:
— Не оставил я обиды, оставил горькую утеху — серебряную могилу с золотыми цветами. Жив буду, навещу, наведаюсь.
Только успел так подумать, слышит хлопанье крыльев вверху, крик слышит. Поднял голову, видит — летит чёрный ворон с тремя воронятами, такие слова выговаривает:
— Кар-кар-р! Чул-чал! Чуткими ушами слушай, ясными глазами смотри, умом глубоким, что бездонное озеро, вникай! В железной стране, на берегу огненного моря, у Хара Бекердяня, злого абаасы, томится прекрасная пленница. Как ветлу сырую свернуло её, как дугу согнуло от горя. Глаза она не осушает, дрожит перед губителем, как осиновый лист.
Молодой богатырь ворону отвечает:
— Печальны твои слова, а весть твоя добрая. Недолго красавице слёзы лить, недолго Хара Бекердяню над ней тешиться. Знаю теперь, в какую сторону коня повернуть. Освобожу красавицу, убью Хара Бекердяня. Брошу его тело на пир солнцу и месяцу.
— Не так просто его убить! Есть у Хара Бекердяня жена, что живёт на берегу смоляного моря. Ещё страшнее мужа свирепая Нэгэй-тугут. Но храбрый осилит, сильный победит. Перед крепкогрудым не робей! Под грозным взором не споткнись! От быстрого не отставай! Чарам не покоряйся!
Прокаркал так ворон, полетел дальше с тремя воронятами.
Богатырь проводил его глазами и свистнул своего коня. Примчался конь с буйной чёлкой, с разметавшейся гривой, с хвостом, что вихрь. Встал перед хозяином, копытами в землю ушёл.
Вскочил богатырь на коня, в путь тронулся. Через лес едут — деревья с треском ломаются, над тундрой проезжают — пурга бушует, над морем несутся — волны горами вздымаются.
Наконец стал конь. Спрыгнул богатырь, кругом огляделся. Такое место это — мутное, как недоваренная уха, солнце тут в полсвета светит, месяц ущербный, будто заслонило их что-то. Расстилается огненное море, языки пламени волнами по нему ходят. Поверх этого моря птица не пролетит, низом мышь не пророется.
А на берегу высокая ограда. Не из кольев, не из брёвен — из недвижных железных абаасы. Попарно они в землю вколочены, одноглазыми лицами друг к другу повёрнуты. А в ограде скот пасётся. Одноглазые, однорогие, двуногие коровы железную траву щиплют. Меж железными деревьями скачут одноухие, двуногие кони. Ветер железные деревья раскачивает, бьются их ветки одна о другую, а скрежета не слышно. Даже железные комары и мухи не жужжат. Тихо здесь, как в мёртвом царстве.
Подошёл богатырь к ограде, хлестнул своей плетью. Сразу два абаасы упали на землю, и он перешагнул ограду.
Посреди поляны возвышается скала, подобная огромному каменному яйцу, а из вершины дымок курится. Обошёл скалу богатырь, нет нигде входа. Наверх полез, скала гладкая, как скорлупа яйца. До половины долезет, вниз скатывается. Тогда быстрой белкой обернулся богатырь, побежал вверх, так и стелется по гладкому камню. На вершину забрался, в дымовое отверстие заглянул. Видит — скала внутри пустая. На железной подстилке, на железном одеяле, на каменной тяжёлой подушке сидит девушка. Голову на колени опустила, плачет, нежным голосом такие слова выговаривает:
— Всё живое на вольной воле живёт. И люди, и птицы, и звери. Даже земляной червь ползёт, куда хочет. Одна я, бедная, одна я, несчастная, в злом заточении томлюсь. Не с кем мне слова сказать, поиграть не с кем, как играла я у отца-матери. Песню запоёшь, никто не подхватит, заплачешь, никто не пожалеет... От девушки-горемыки горе не отходит, не отходит от печальницы печаль!.. Кто поможет, кто меня от Хара Бекердяня, злого абаасы, избавит!..
Пожалел богатырь бедную девушку, чуть сам не заплакал. Спрыгнул вниз белкой, снова богатырём оборотился, девушке сказал:
— Я тебя спасу, я тебя от Хара Бекердяня избавлю!
Подняла девушка голову, десять пальцев, что десять горностаев, от лица отняла. Стало светло в каменной юрте, будто три солнца взошло. Так лицо её сияло. Прозрачно горло её: будет тёмное есть — словно соболь пробежит, будет светлое есть — белая бабочка забьётся. Такая красота!
Тут за каменными стенами буря поднялась, вихрь закрутился. Железный лес заскрежетал, железная трава залязгала. Задрожала девушка.
— Хозяин мой идёт! Железное стадо гонит. Встречать его надо!
Стала девушка подвязывать одну руку, подвязывать одну ногу, лохматую шкуру медведя на плечи себе накидывать.
— Так делаю, — богатырю сказала, — чтобы одноглазый, однорогий скот человека не почуял. Пусти, дай пройти. Не то рассердится на меня Хара Бекердянь.
— Не ходи! — говорит богатырь. — Я тебя в обиду не дам.
— Тогда укрой меня от его мертвящего взора,— просит девушка.
Богатырь девушку за руку взял. Мигом она обернулась золотым кольцом, со звоном оно по каменному полу покатилось. Богатырь кольцо поднял, под одежду из волчьих шкур, из рысьих шкур на груди спрятал. Хлестнул своей тяжёлой плетью по каменной стене. С грохотом скала развалилась, с шорохом рассыпалась в песок. Выбежал во двор, абаасы увидел.
Стоит перед ним железный Хара Бекердянь, с толстой, как столб, ногою, с рукой, словно десять лопат громадных. Волосы у него будто роща сосенок — смола с них капает. Один глаз посреди лба — как замёрзшее озеро, ресницы — как ножи, зубы — как обгорелые пни.
— Хэ! — закричал богатырю. — Какой ты страны нищий? Какого края бездельник? Бедняга с растопыренными десятью пальцами хочет назваться противником! Убью тебя, поставлю на место кольев ограды, что ты повалил!
Вспыхнули волосы на висках богатыря от гнева, свернулись, затрещали. Как лук, стянуло в досаде его ребра. Так он ответил:
— Потягаемся, померяемся! Посажу тебя на погребального коня, в смертные одежды одену, похоронную пищу дам вкусить... Будет прощальным твой путь!
Бросились друг на друга с длинными ножами. Стали биться. Грохочут удары, как раскаты грома в грозу.
Железный скот разбежался в испуге, железную ограду разметал.
Земля под бойцами кровью намокла, а они её в такую грязь размесили, что паук и тот бы увяз. Так бились, говорят, так сражались, рассказывают.
Понемногу слабеет железный абаасы, однако бьётся. А богатырь говорит:
— Я только в силу входить начал. Окреп в этой битве! Теперь укорочу твоё имя, жизнь оборву!
Услышав эти слова, схватил абаасы свой ржавый лук, схватил стрелу с каменным наконечником. Хочет тетиву оттянуть. Но богатырь ещё быстрее свой крутоизогнутый, что речная излучина, лук схватил, оперённую стрелу от одного до другого уха оттянул. Огнём вспыхнули его пальцы, когда он тетиву отпустил, стрелу в недруга послал.
Пробила стрела железную грудь, трёхгранное сердце пронзила. Упал абаасы, издох.
Потухло огненное море. С гулкого широкого неба град пошёл, снег выпал. Лежит мёртвый абаасы. И богатырь рядом без сил лежит. Вьюга прошла над ними, засыпало снегом глазницы, белым инеем, словно мохом, украсила, тяжёлыми сугробами накрыла. Ни рукой, ни ногой не двинуть богатырю, грудь ему сдавило, точно гора на него обрушилась. Думает он:
«Пока с абаасы бился, усталости не знал. А теперь все кости болят, едва шевельнуться могу. Не золотое ли кольцо грудь теснит?»
Вынул он кольцо из-под одежды и бросил его на землю. Закрутилось кольцо — опять стало девушкой. Увидела она богатыря, заплакала. Длинными косами снег с него сметает, белыми пальцами отряхивает.
К богатырю сила вернулась, вскочил он. Девушка ему говорит:
— Свистни своего коня, увези меня скорее отсюда! Ты Хара Бекердяня победил, жена его, Нэгэй-тугут, тебя убьёт.
Только успела она так сказать, над чёрным погасшим морем показалась чёрная поджарая птица с железными крыльями, с перьями, как мечи, с когтями-крюками, с железным хвостом. Голова у неё — что чан, глаза круглые, словно чашки. Летит птица, выговаривает:
— Густой туман — мои напевы, снег и дождь — мой крик, чёрная мгла — моя песня, ураган — моя весть! Берегись, убийца, сделавший меня вдовой. Исчерню, истопчу твоё лицо! Длинное имя твоё коротким сделаю! Никто и не вспомнит, как тебя звали!
Долетела птица, опускаться стала. А богатырь обернулся соколом с ожерельем на шее, с колокольчиком на хвосте, с бубенцами на крыльях. Взвился сокол вверх. Ниже неба, выше земли большой бой начался. Полетели у птиц перья — лёгкие перья сокола плавно опускаются, перья абаасы со стуком вниз падают. Железная птица сокола когтями рвёт, сокол птицу клюёт, грудью наносит удары. Закапала горячая, алая кровь у сокола, ослабели его крылья.
Девушка внизу подняла голову, крикнула:
— Не одолеть тебе так злую Нэгэй-тугут! Под правым крылом у неё живое место, там её сердце бьётся.
Услышал сокол, собрал последние силы. Забряцал бубенчиками, зазвенел колокольчиками, изогнул шею, налетел на железную птицу, ударил клювом под правое крыло. Хлынула из неё чёрная кровь, забила она левым крылом и рухнула вниз.
Железные перья во все стороны разлетелись. Не птица лежит на земле, а одноногая, однорукая абаасы в восьмигранной железной шубе.
Сокол за ней опустился, обернулся богатырём. Смотрит — у Нэгэй-тугут железное ржавое ухо покорёжено, толстый железный мизинец согнут.
И абаасы одним своим мёрзлым глазом смотрит, последние слова выговаривает:
— Совершилось сказанное, исполнилось обещанное! От тебя я смерть должна была принять. Хотела тебя опередить, думала перехитрить суждённое. Прикинулась девочкой, названной твоей сестрой. Да ты разгадал, ушёл... Кому могла, чёрной местью отомстила... Послушай, расскажу...
Но не рассказала абаасы, захрипела, испустила дух.
Тут нежная красавица к богатырю подбежала, словно мотылёк, подлетела. Глазами, что у чёрного жеребёнка, в морозы родившегося, такими глазами глянула.
Взял её за белую, горностаевую руку богатырь, спросил:
— Будешь моей женой, пойдёшь за меня замуж?
— Как не пойти, пойду, — тихо ответила, и на щеках её утренней зарёй румянец вспыхнул.
Богатырь свистнул своего коня, посадил на него молодую жену, сам в седло вскочил. В обратный путь отправились.
День ехали, месяц ехали, год ехали. И родился у них в дороге сын, мальчик серебряный с золотыми волосами. Подняла мать сына на руки — солнце и звёзды улыбнулись, всё доброе, что живёт на земле, порадовалось, всё злое, что живёт на земле, от досады потемнело.
А богатырь тревожится: как маленького сына в трудной дороге уберечь?! Но конь сказал ему:
— Пусть жена твоя с сыном войдёт в моё левое ухо. Там найдёт она медный таз, сама умоется, сына искупает. Пусть потом перейдёт в моё правое ухо. Есть там где лечь, чем прикрыться, есть еда и питьё...
Как конь велел, так и сделали.
Дальше поехали. День им годом казался, год, что день пролетал. Наконец достигли одинокой юрты, серебряной могилы с золотыми цветами. Цветы на могиле не сохли, листья не вяли — лелеяли их старики, ключевой водой поливали. Так над могилой сидящими и нашёл их богатырь.
Заплакали старики от радости, увидев живым того, кого в этой могиле похоронили. Заплакали, засмеялись. От счастья помолодели, говорят. Старуха взяла мальчика с золотыми волосами на руки, закутала в соболиное одеяло, нянчила, кормила, поила.
Три дня богатырь им рассказывал, три ночи говорил. Слушали старики плохое — слёзы лили, слушали хорошее — звонко смеялись.
Под конец сказал богатырь:
— Есть у меня отец и мать. Отпустите меня, к ним теперь поеду.
— Это доброе дело, — старик ответил. — Не держим тебя, поезжай!
Снова в пути богатырь с женой и сыном. Ехали по весёлой земле, по цветущему краю. А приехали в спалённый лес, где трава не растёт, и птицы не гнездятся, и зверь не водится. Даже камни там растрескались. Узнаёт богатырь знакомые приметы и узнавать боится. Так вот, что злая абаасы натворила, вот как отомстила ему!
Наконец на поляну выехал, берёзу увидел. Прежде высокая она была, серебряными листьями шумела, доставала вершиной до неба. А теперь вершина у неё сломана, сучья обгорели.
Богатырь плетью по стволу постучал. Глухо дерево отозвалось, с печальным скрипом растворилось. Вышла оттуда женщина. Смотрит богатырь и не знает, та ли это прекрасная Ичытэ, что раньше в берёзе жила. Сгорблена её спина, волосы седые, как хвост у серого коня, глаза печалью полны.
Увидела она, кто перед ней, обрадовалась. Слова привета со словами укора перемешались.
А богатырь одно спрашивает: где отец, где мать, живы ли?
Ичытэ отвечает:
— Живы они. Я их, как могла, укрыла от беды, от напасти оберегла. Когда злая абаасы наш край огнём спалила, спрятала я твоих родителей под корнями берёзы. И сейчас они там. В печали, в тоске по тебе их годы проходят. И я, на них глядя, состарилась.
Коснулась земли у подножия берёзы, расступилась земля, корни раздвинулись — и вышли оттуда отец и мать. Увидели своего сына, прекрасную невестку, золотоволосого внука, кровь в их жилах горячее стала, быстрее потекла.
— Прости нас, что тебе не поверили! — сказала мать. — Злую железную абаасы больше тебя полюбили!
— И вы меня простите, что я на вас обиду таил. Убил я абаасы, за вас отомстил, за себя расплатился. Теперь, — сказал, — будем все вместе жить.
Тут с одного края обгорелого леса до другого края обгорелого леса треск прошёл. Это идёт бык с четырьмя коровами, возвращается конь с четырьмя кобылицами. Шерсть на них опалена огнём, рёбра обручами выступают. Вот что уцелело, вот что сохранилось от всех богатств, от всего добра.
Стали жить. Богатырь на восьми толстых столбах зимнюю юрту поставил. Поляну светлыми берёзками засадил. Пошла трава в рост, обгорелые пни закрыла. Умножился скот. Важный огонь с седой бородой в очаге не гас.
У богатыря и его прекрасной жены родилось восемь статных лебедей — дочерей, восемь вольных журавлей — сыновей. А среди них старший, серебряный мальчик с золотыми волосами, как могучее дерево среди подлеска, рос-красовался.
Дала молодые побеги опалённая старая берёза и к Ичытэ былая красота вернулась.
Жили все счастливо. Был их дом пешему ночлегом, конному приютом, возвышением униженному, поддержкой бедному.
Так говорят, так о богатыре Эрбях-юрдюгер-сэттэте-эрте-ербэхтэй-бергэне рассказывают.